Снег Энцелада - Эдуард Николаевич Веркин

морге, и доказать, что Хазин ни при чем. Что точка не поставлена… Вряд ли это понравится Федору. Федор прав, за мной никто не стоит. Пилот… и Рома. Я давно его не видел…

Красный прочерк.

Я снова достал письмо.

Есть, не показалось. На втором листе. Я не сомневался, что уже видел это. В ежедневнике Кости Лапшина. Теперь Аглая. Времени мало.

Я поднялся со скамейки и поковылял домой.

Два раза останавливался, пытался добыть из колонок воду, бесполезно. Снаткина смотрела старый телевизор.

— Я ходил на почту, там нет никакой посылки, — сказал я. — Час прождал, пока искали. Но ничего не нашли. От кого она была?

— Да-да… — рассеянно ответила Снаткина. — Тут всегда так, ищут-ищут, а ничего не находят. На почте бестолковая сегодня работает, ты лучше завтра сходи, завтра заведующая, она найдет.

— А посылка вообще есть?

— Посылка? Посылка есть, а вообще здесь давно ничего нет, и никого нет, только он.

— Кто?

— Так он. Остальные все умерли.

Снаткина сделала телевизор громче.

Бесполезно. Все умерли. Я пошел в свою комнату, вытащил из-под койки чемодан, открыл.

Все на месте. Разложил на столе.

Бейсболка «Куба». Сигареты Федора Сватова в пузырьке. Отдельный пузырек с ватной палочкой, соскоб со щеки Хазина. Жвачка из-под стола Бородулина. Волосы Сарычева. Волос Зизи в фольге от шампанского. Жвачка Романа. Зажигалка. Блокнот Кости Лапшина. Флеш-карта с фотографиями. Неожиданно много. Я разложил предметы на столе и некоторое время на них смотрел с размышлениями. То есть пытался о чем-то думать, но не думалось. Красный прочерк, мне казалось, что он застрял в глазу, в левом, словно полопались в нем сосуды, я потер глаз, и блик растворился, глаз косило.

Зажигалку положил в карман, остальное сгреб со стола в туристический прорезиненный баул, закинул за плечо. Легко. Допил из бутылки целебный тархун… Еще есть флешка с заметками Романа. Да, там ничего ценного, бред, глупость, фантазии, к тому же наверняка Роман сделал копию, но все равно. Я достал флешку и кинул в мешок. Вроде все.

Романа не было. Хорошо, что его нет. Опять у Аглаи, наверное… это правильно.

Снаткина по-прежнему смотрела телевизор, придвинувшись к нему вплотную, прислонившись лбом, словно пытаясь различить происходящее в глубине экрана.

Я прохромал на улицу, прихватив бутылку из-под тархуна.

Выбрал в сарае велосипед и лопату. Ассортимент велосипедов был богаче выбора лопат, наличествовали лопаты с длинными ручками, а мне требовалась с короткой — взял топор, обрубил наполовину. Велосипед взял «Ласточку». В окно выставилась Снаткина, я испугался, что сейчас она заведется о перерасходе велосипедов.

— Вечером будет дождь, — сказала Снаткина. — Возьми дождевик.

Кинула мне скомканную пленку.

— Спасибо.

— В спасибо не завернешься.

Я промолчал.

— Он не любит, когда его видят, — добавила Снаткина. — Лучше намазаться.

— Спасибо, — сказал я. — Я намазан.

— Ну, смотри. Не на кладбище едешь?

— Кататься.

Снаткина исчезла.

Я выкатил велосипед, привалил его к «восьмерке». Открыл багажник, достал пятилитровую канистру, отлил в бутылку литр. Сунул в мешок. И лопату туда же. Готово.

Взобраться на велосипед оказалось непростой задачей, пришлось потрудиться. Чувствовал, что начал действовать тархун Снаткиной, болеть стало меньше, впрочем, педали крутить не очень получалось, нога еле сгибалась, налегал другой. Одноногий велосипедист Жо, я катился в сторону леса, то и дело оглядываясь, пробуя рассмотреть, не летит ли за мной квадрокоптер.

На развилке дорог я повернул не к кладбищу, а к Новому мосту. Через километр дорога взяла в подъем, крутить одной ногой я не смог, спешился и кое-как взобрался наверх. Отдышался. Место подходящее, грива, лес смешанный, ель, осина, глушь, деревья переплелись.

Кое-как спустился по песчаной дорожной насыпи, велик спрятал в зелени, сам поковылял дальше. Метров через двести от дороги остановился.

Вокруг елки и темно, пора.

Срезал верхний слой мха, откинул пласт в сторону. Подрубил корни, в земле оказалось полно корней как мелких, так и с карандаш толщиной, я расчистил среди них место, стал копать. Глубокая яма не требовалась, раскопал на полметра. Надрал хвои, накидал на дно.

Кепка. Кепка с коричневым пятном. С вышитой надписью «Куба».

Дневник Кости Лапшина. Оторвал обложки, кинул в яму. Вырвал листы, скомкал каждый, ссыпал их в кепку. Туда же вытряхнул волосы, жвачку, еще одну жвачку, окурки сигарет, ватную палочку, еще одни волосы. Карту памяти с фотографиями.

Слегка полил бензином. Зажигалка. Поджег хвоинку, кинул в яму. Пыхнуло, загорелось. Хвоя трещала, листки блокнота съеживались, кепка почернела, сигарета распалась, ватная палочка и карта памяти оплавились. Минут пять, потом бензин выгорел. Я плеснул еще.

Потом я сидел возле ямы, подливал бензин, понемногу, чтобы сильно не полыхало. Горело с дымом, но я не опасался, что заметят, чад растворялся в еловых лапах, и через двадцать минут все закончилось. Истолок то, что осталось лопатой, вместе с землей собрал в баул. Яму зарыл, прилепил сверху мох. Заметно, но пройдет пара дождей — и все рассосется, сегодня Снаткина обещала дождь… Сегодня дождь.

Все.

Не все.

Я побрел к дороге. Шагал, останавливался у елок, отдыхал, земля за плечами тянула, лямки резали плечи. На дорожную насыпь взбирался долго, на одной ноге получалось плохо, а еще велосипед.

До Нового моста ехал с перерывами полчаса, мост гудел. С севера гнало ветер, он путался в перилах и издавал низкий звук, какой получается только от северного ветра. Когда мы были здесь с Аглаей, мост молчал, ей бы наверняка понравилось, она бы посвистела вместе с ним, рассказала бы стихи, она знает множество прекрасных стихов, которые можно читать с моста; я люблю мосты, раньше на мостах строили дома и жили, а теперь пустота, наверное, это лучше, мосты — самые пустые строения.

Отсюда отлично виден Чагинск, столица русской чаги. Он поднимается над рекой, дома букашками разбросаны по старинному холму, красно-белыми соломинками торчат в небо мачты связи, тополя, старая водокачка, белые особняки на Береговой. Неореалист Свирский, проезжавший на пейзажи в Островское и восхищенный видом с Нового моста, остановился здесь и прожил в палатке у моста четыре дня. За эти четыре дня он создал линию пейзажей «Город Ч.», девятнадцать полотен. Чагинск утром, когда холм торчит из тумана, как верхушка волшебной горы, солнце низко над горизонтом и отражается во всех стеклах, отчего кажется, что над пеленой сияет золотом другой город, плывущий в облаках.

Чагинск утром, когда ветер разогнал туман и солнце светит с востока. Дома неожиданно угловатые и острые, словно нарисованные углем. Нет зелени, деревья-колючки, холм выгорел и похож на сумасшедшего ежа.

Днем. Деревья набрали света, домов за ними не видно, лишь