Снег Энцелада - Эдуард Николаевич Веркин

топили. Тебе там посылка пришла.

— Что?

— Посылка пришла.

— Где? — не понял я.

— На почте. Я за пенсией ходила, сказали, что тебя посылка пять дней дожидается.

Я сел.

— Лежал бы, — сказала Снаткина. — Пока опухоль не сойдет, не шевелись. Сухожилия так порвать можно. А посылку месяц хранят, никуда не денется.

— Мне уже лучше.

Я оперся о спинку кровати и встал. Нога ничего не чувствовала. Сделал шаг. Уже больно.

— Велосипед возьми, — посоветовала Снаткина. — Я выставила.

— Спасибо.

— А то лежал бы. Лежи себе.

— Прогуляюсь…

— Аккуратнее гулять надо, — сказала Снаткина. — Аккуратнее.

— А что так?

— Так Зинка же, — Снаткина подмигнула. — У Зинки такой порядок, смотри теперь!

— Какой порядок? — не понимал я.

— Ну, так известно же… Сначала кобелька прикармливает, а потом уж… потом уж, чтоб неповадно было.

Античненько. Но понятно.

— Как она тебя в следующий раз позовет, ты ее сам отбуцкай, Зинка любит такое…

Снаткина хохотнула.

— Только лучше не кулаком, лучше ре́мнем, — посоветовала Снаткина. — Пряжечкой так, пряжечкой…

Снаткина причмокнула, видимо, сочувствуя моим волнующим перспективам. Пряжечкой. Затошнило опять, представил.

— Это ее один провизор приохотил, — сказала Снаткина. — Любил ремешком побалова́ться.

Вчерашние сцены заиграли новыми красками.

— А телевизор ее я включать не буду, — сказала Снаткина. — Она ведь его прислала, чтобы подслушивать! И подглядывать. Сейчас такие телевизоры, которые подглядывать умеют.

— Есть такие, — согласился я.

— Вот ей, коростовой!

Снаткина свернула протестующий кукиш в сторону мэрии.

— Лучше не так сделать, — посоветовал я. — Лучше включать два телевизора одновременно и друг напротив друга поставить. И тогда они станут подслушивать и подсматривать друг друга.

— Точно! — обрадовалась Снаткина. — Пусть сама себя, сука, подглядывает.

— Пусть…

— А где Роман? — спросил я.

— С утра ушел.

— В магазин… — кивнул я.

— В библиотеку, — сказала Снаткина. — Он за Глашкой волочится, по утрам за ней ухаживает, шоколадки дарит.

Опять он волочится за Глашей. Стоит мне проспать, как Рома уже действует, курень Большака, а я с помятой мордой и на одной ноге. Надо обязательно увидеть сегодня Аглаю…

Скажу ей.

— Смешные вы, — Снаткина посмотрела на меня с сочувствием. — Словно и не братья.

— Что?

— Ну, танцор-то по молоденьким, это понятно, а ты, значит, по теткам мастер. Кому что нравится, кому что нравится…

Снаткина неприятно удивила своим здравомыслием.

— Ничего, он парень правильный, не дурак, увезет ее.

— Кого?

— Так Глашку же!

— Он что, сказал вам это? — спросил я.

— Да чего говорить, я по роже его вижу! Прицепился к девке — увезет теперь. И правильно — отсюда бежать надо, а не по больницам шастать! В нашей больнице залечат…

Снаткина замолчала.

— Они с нового года девятерых залечили, — сказала она. — А может, и больше, в морге все время мертвяки. А Надька свою девку уже по больницам начала таскать. Я ей говорю — ты что, кто же так делает…

Снаткина прислушалась.

— Ладно, — сказала она. — Ладно, человек, не расстраивайся, проживешь как-нибудь.

И удалилась.

Я поднялся и поглядел в зеркало.

Паршиво. Лицо как у алкоголика, с такой рожей в библиотеке лучше не показываться, перепугаются…

Сходить на почту, посылка пять дней дожидается. Что за посылка… Посылка-посылка, кто мог послать… Кто знает, что я здесь? Пилот. Последнее доказательство. Только почему через почту? Придумать ничего я не мог, голова распухла, как нога.

На полу лежал шарик из золотистой фольги. Шарик из золотой фольги… Я вспомнил. Шарик. Фольга от шампанского. Подобрал. Спрятал в чемодан. Надо сходить на почту…

Я выпил еще лечебного лимонада и кое-как вышел во двор.

Велосипед действительно стоял возле калитки. Новый, с мужской рамой, дорожный, не «Ласточка», Снаткина — главный потребитель велосипедов в Чагинске. Нога не сгибалась, но я попробовал сделать несколько шагов. Опирался на правую, левую используя в качестве костыля. Неудобно. Плюнул и взял велосипед.

Я вышел на улицу, держа велосипед за руль. Казалось, что со всех домов смотрят на меня как на законченного идиота, да пусть смотрят.

До почты я добирался долго, шагал, опираясь на руль, стараясь держаться поближе к забору; я не встретил никого вплоть до Вокзальной площади, на ней заметил женщину, когда встречаешь женщину на площади, она всегда занята: продает цветы или носки, ждет автобуса или поезда, тащит сумки или прогуливает собаку. Эта женщина больше всего напоминала собачницу, увидев меня, скрылась в вокзале. Мне захотелось пойти, узнать, куда она хочет ехать, но я отправился на почту. Велосипед оставил у стены, вряд ли кто посмеет взять вещь Снаткиной.

Никого и холодно. Тут всегда холодно, я помню, даже в самые жаркие дни. Здесь любили валяться собаки, летом от жары, зимой от мороза, их никто не выгонял. Сейчас собак никаких не осталось. В Чагинске не осталось собак, ушли, собрались утром, ушли вдоль железной дороги, я видел, как одна уходит ночью по берегу.

На окне были намалеваны снеговик и новогодний бегемот в красном шарфе, на прилавке лежали макароны, синие модели почтовых автомобилей и почтальонов, дешевая тушенка, пачки сахара, газеты, подсолнечное масло; почтальона за прилавком не наблюдалось, почта была безжизненна. Сургучом и шпагатом не пахло.

— Эй, — сказал я.

В глубинах почты громыхнуло и послышались расторопные шаги, весьма необычные — почтальон приближалась на каблуках, я слышал, как набойки цокают по кафелю, а потом вдруг в зал вошла средних размеров девушка в жилетке и в бурках, бурки при ходьбе и издавали отчего-то цокающие звуки.

Я допрыгал до прилавка, заметил за стеклом серую соломенную лошадь и расписного глиняного налима.

Посторонняя девушка Соня, судя по бейджу.

— Здравствуйте, мне…

— Квитанцию, пожалуйста, — почтальон протянула руку.

Лет тридцать. На почте десять, собрала коллекцию открыток и канцтоваров, приобрела ослабленное зрение.

— Так нет квитанции. Таисия Павловна за пенсией приходила, сказала, что мне посылка…

— Таисия Павловна?

— Снаткина.

— Вы знаете Снаткину? — почтальон оживилась.

И посмотрела на меня, на ногу.

— Это вас Снаткина? — спросила она.

— Нет, я с моста упал. А у Снаткиной я живу… Я гидролог.

— У ней же писатели живут.

Почтальон разглядывала меня без интереса.

— Я маринист, — сказал я.

Девушка сочувственно вздохнула.

— Мы маринисты, — уточнил я и добавил: — Пишем обычно про воду, про океаны, моря, плотины, водохранилища.

— Писатели про воду? — скептически нахмурилась девушка.

— Да. Как Новиков-Прибой.

— Забавно… А у вас точно посылка?

— Снаткина сказала, что посылка.

— Давайте паспорт, посмотрю.

Я предъявил паспорт. Почтальон стала вбивать в компьютер, долго смотрела в экран, хмурилась.

— Система висит… не работает… Схожу поискать.

— Я возьму тушенку, — пообещал я.

Сунул руку в карман, достал деньги.

В кармане было еще что-то. Конверт. Сложенный пополам, стандартный конверт.

Я сразу понял.

— И газету, — добавил я.

Почтальон