Первопроходцы - Олег Слободчиков

Первым делом Курбат Афанасьев Иванов покончил с двоевластием: отобрал у Дежнева наказную память Власьева, данную Моторе, у Кондратьева – указ Францбекова, присланный для Стадухина и запретил всякие вечевые решения, объявив, что советы слушает охотно, но решения принимает сам, по порядку, установленному государем и его верными боярами. С последними из промышленных людей, забредших в эти места во времена Стадухина и Моторы – Томилкой Елфимовым, Титом Семеновым, Тренькой Подберезником, Иваном Казанцем, с последним беглым ленским казаком Артемом Солдатом – Дежнев стал собираться на Лену. Из первых русских насельников Анадыря там остался один только Фома Пермяк со своей чукчанкой Иттень и детьми, которых она ему родила. Курбат привел с собой русскую жену и одного из сыновей. Другой умер в пути. Приняв зимовья, новый приказный пересчитал женщин: юкагирок, корячек, чукчанок, их оказалось двадцать шесть: в одиночку никто из здешних насельников не жил. Многие женки были крещены без попа самими промышленными, ими же венчаны ради благополучия потомства. Детей Курбат считать не стал.

– Ты лучше нас знаешь Закон Божий, можешь перекрестить! – посмеялся Дежнев, заметив, как Пашка разглядывает струганые кресты на женщинах и детях.

Левонтьев сильно переменился за годы, которые они не виделись: постарел, уже не ровнял бороды и не подрезал остатки волос. Они висели по его шее свалявшимися прядями. Некогда гладкая, холеная и блестящая лысина была обезображена шрамом.

– Чем я лучше? – он вскинул на Семейку глаза без былой самоуверенной ясности.

– Я думал, станешь попом! – сквозь нависшую челку с сочувствием взглянул на него товарищ по давним походам. – Всех нас сильно переменило прожитое.

– Одно дело спорить с попом, другое – быть им! – перекрестился Пашка.

– Это не по мне! И Книгу я продал Курбатке, чтобы не кабалиться в поход. Стал плохо видеть, буквы расплываются. Что ей лежать? Пусть другие читают, ума набираются.

– Тогда возьми мою женку, – в смех предложил Дежнев. – Послушная, добрая, собой хороша! Чего одному маяться?

– Возьму! – неожиданно согласился бывший обличитель блуда и кровосмешения.

Семен удивленно мотнул головой, стряхивая челку, пристально взглянул на товарища моложавыми глазами.

Оленные ходынцы, по уговору и за плату железом, всю зиму челночили моржовые клыки с верховьев Анадыря в верховья Анюя. А их было больше трехсот пудов. Весной, когда отряд Андрея Булыгина, сопровождавший казну Якутского воеводства, возвращался из Москвы, Дежнев и Солдат в Нижнеколымском остроге хлопотали о рыбьем зубе. К их счастью на приказе сидел дежневский товарищ по алазейским службам Иван Ерастов. Он принял Колыму у сына боярского Константина Дуная с казаком Григорием Татариновым. Ерастов ласково встретил Семена со спутниками, помог им отправить на Лену полторы сотни пудов моржовой кости на коче торгового человека Емельяна Ворыпаева. Но это была только половина груза: большего Емельян взять не мог. Перемены Ерастову не было, и он вынужденно зазимовал. С ним остались на зиму Дежнев с Солдатом, Иван Казанец и промышленные люди. При Нижнем также служил и зимовал казак Иван Пинега. Он и Солдат были последними из ленских беглецов, и оба хотели вернуться в Якутский острог. Здесь все еще служил опальный старик Дружинка Чистяков, подобранный беглецами в Столбовом зимовье. Он нес службы по разным местам то за жалованье, то не в прием, по-стариковски стараясь быть хоть чем-то полезным, и о возвращении не думал.

На Колыме Дежнев узнал, что его венчанная жена Абаканда умерла. Не любя суеты и спешки, он высмотрел вдову кузнеца Ивана Арбутова – крещеную якутку Кантемиру и при остроге безбедно дождался с ней лета.

Еще до вскрытия рек на перемену Ивану Ерастову пришел на лыжах с Алазеи сын боярский Федька Катаев. Спутник Стадухина и Дежнева по оймяконскому походу, бывший колымский торговый и бывший якутский целовальник, при воеводе Акинфове снова поверстался в казаки и даже вышел в средний чин. С тех пор как царским указом отменили запрет на торговлю служилым людям, воля ему стала ненадобна. Недоброжелатели злословили, что с братом Иваном он так выгодно торговал воеводским товаром, что получил выбылый оклад и чин. Ерастов сдал ему остроги, государевы зимовья, суда, аманатов, казенное добро и получил от нового приказного отпускную грамоту. В его распоряжении был казенный коч, он загрузил его остатками анадырской моржовой кости, взял на борт Дежнева с Кантемирой, Солдата, Ивана Казанца и с первыми разводьями двинулся в обратную сторону. Одним караваном с ним уходили торговые суда. На них возвращались на Лену целовальники Ерастова, с которыми он часто ссорился, и беглый ленский казак Иван Пинега. Плавание было трудным, в устье Индигирки коч Ерастова затерло льдами. Торговые люди и целовальники, шедшие одним караваном, бросили бывшего приказного, отказав ему в помощи. Глядя на удалявшиеся суда, Артем Солдат лаял бывшего подельника по побегу Ивана Пинегу, ничего другого попавшие в беду сделать не могли. Но людям Ерастова и Дежнева удалось прорубиться сквозь льды и продолжить путь. К зиме они добрались до Жиганского острога и привезли туда тело его первостроителя Ивана Казанца. Он умер в пути.

С богатой добычей и беспечальной вдовой Дежнев снова зазимовал и только другим летом прибыл в Якутск. Приострожный люд уже знал, с каким грузом возвращается старый казак-половинщик после двадцати лет скитаний: кроме государевой десятины он вез сто пятьдесят шесть пудов семнадцать гривен кости да в прошлом году переслал почти столько же. С таким богатством в Якутский острог не возвращался никто. Но не вся кость принадлежала Дежневу: пятьдесят восемь пудов он вез для родственников погибших товарищей, его личная доля была взвешена и вытянула на тридцать один пуд двадцать девять гривенок. Доля Артема Солдата – на двадцать семь пудов. Воевода скупил всю кость в казну, но государевых и занятых у торговых людей денег не хватило, чтобы расплатиться с анадырцами, поэтому Семен Дежнев не смог вернуть долги по кабалам и сделать обещанный вклад в монастырь. Заимодавцы же требовали денег с богатого казака. Семен просил выплатить половинное жалованье за двадцать лет, но такие выплаты решались только Сибирским приказом или самим царем. Воевода защитил Семена от правежа по кабалам и вместо полной расплаты обещал поездку в Москву с казной.

Михей Стадухин досрочно и с облегчением души сдал олекминские дела по присланному воеводскому указу, погрузил в струг ясачную казну, жену с Якунькой, житейский скарб, немногие нажитые на службе вещи и с ранней водой сплыл в Якутский острог. Главной новостью для него была та, что его сын Нефед с женкой без отцовского благословения уплыл на колымскую службу к дядьке Тарху.

Герасим по-прежнему жил в посаде, торговал и промышлял рыбной ловлей, он встретил родственников с большой радостью и не спускал с рук Якуньку. За время разлуки брат переменил прежнюю казачку на такую же болдырку, чисто говорившую по-русски. Бездетная, она дергалась, строптиво фыркала и язвила, примечая, что мальчишка называет мужа то отцом, то дядей: полукровные девки скандальны и заносчивы. Герасим за праздничным столом рассказывал про вернувшегося земляка Дежнева, жаловался на торговые дела. Олекминский атаман делился с братом своими заботами: явленный им посул со служб на Олекме удалось собрать с большим трудом. В следующем году такого ясака взять невозможно: промыслы истощились, пушного зверя не стало.