Узкий коридор - Джеймс А. Робинсон

Это согласуется с тезисами книги «Дорога к рабству», в которой Хайек призывает ограничить влияние государства на экономику, поскольку рынки более эффективны при распределении ресурсов. Но, что важно, Хайек пошел дальше, утверждая, что увеличение силы и вмешательства государства может иметь неблагоприятные политические последствия. Некоторые из умозаключений Хайека не были до конца убедительными, как и не нашли своего подтверждения в ходе дальнейшего развития, но, тем не менее, они заставили по-новому взглянуть на эту проблему. Возможно, одно из наиболее блестящих предположений Хайека – это предположение о том, что баланс между государством и рынком касается не только экономики; он касается и политики (и мы говорим об этом не только потому, что это один из выводов нашей концептуальной схемы). Непростая задача состоит в том, чтобы проследить за тем, чтобы государство увеличивало свою способность и удовлетворяло потребности общества, но при этом оставалось обузданным. Отсюда возникает необходимость разрабатывать новые способы контроля над государством и элитами со стороны общества. Поэтому признак благоприятного государственного вмешательства – это не только экономические уступки, но и определенные политические последствия. Дело не только в способности государства, но и в том, кто контролирует эту способность, кто следит за ней и кто ею пользуется.

Один из основных уроков наших рассуждений – это то, что настоящие институциональные нововведения в Швеции, а в последствии и в других скандинавских странах, заключались не в становлении более интервенционистского и нацеленного на перераспределение государства, но то, что этот процесс проходил под эгидой коалиции, включавшей в себя представителей бизнеса и большинство рабочих, организованных в политически активные профсоюзы, что накладывало ограничения на государство. С одной стороны, как мы уже заметили, вмешательство бизнеса, в том числе и крупнейших шведских корпораций, выразилось в том, что шведское государство всеобщего благосостояния никогда не развивалось в направлении полной национализации промышленности или отмены рынков. С другой стороны, ключевую роль в этом процессе сыграли и профсоюзы, обеспечившие себе большее представительство в политике и помешавшие элитам захватить новые, ставшие более мощными государственные институты. Эта коалиция и эффект Красной королевы позволили шведской политической системе переориентироваться, когда некоторые из ее уложений зашли слишком далеко в 1970-х и 1990-х годах.

Что касается понимания баланса между государством и рынком, опыт Швеции позволяет вывести еще три важных урока. Первый – это следствие того, о чем мы уже говорили. Когда условия требуют от государства взять на себя новые обязанности, расширение государства должно сопровождаться новыми способами участия общества в политике, которое следит за государством и бюрократами и при необходимости не дает им осуществить новые программы. Это значит, что большинство споров о сфере рынка и сфере правительства так и не улавливают сути наиболее значимого вопроса несмотря на то, что Хайек уже давно указал на его критическую важность. Можем ли мы держать Левиафана под контролем, даже когда он принял на себя новые обязанности и обрел новые силы? Перевешивают ли затраты на введение новых ограничений для Левиафана (особенно когда они не появляются автоматически благодаря эффекту Красной королевы) выгоды от дополнительного государственного вмешательства?

При таком взгляде причина, почему правительству не следует регулировать цены на большинство товаров, заключается не в том, что эти цены идеально устанавливаются рынками (или, согласно экономической терминологии, потому что нет беспокойства по поводу таких внешних факторов, как общественное благо, асимметричная информация или неравномерное распределение), а потому что цена для государства, расширяющего свою сферу, будет слишком высока, либо из-за дополнительных мер безопасности, которых потребует такое расширение, либо из-за повышенного риска выхода из коридора. Согласно такой логике государству следует вмешиваться только тогда, когда выгоды вмешательства перевесят цену вмешательства. Что более важно, она также показывает, что те виды вмешательства, которые приводят в действие мощный эффект Красной королевы (с положительной суммой), скорее будут благоприятными для общества. Поэтому для государства предпочтительнее предоставлять социальное обеспечение и широкий спектр услуг, а также координировать диалог между рабочими и работодателями, вовлекая в него как профсоюзы, так и бизнес (что скорее усиливает эффект Красной королевы, как это видно на примере Швеции), чем заниматься какими-то специфическими, часто непрозрачными видами регулирования в узких сферах, таких как тарифы на сахар или сталь (как реагировали на требования отдельных ассоциаций описанные в главе 11 Бумажные Левиафаны).

Второй урок заключается в том, что некоторые предположительно неэффективные аспекты экономики могут играть важную социальную роль. Один из таких аспектов – сами профсоюзы, на которые часто смотрят с большим подозрением, потому что одна из их основных целей – повышение заработных плат для своих членов, даже если в результате не членам профсоюзов будет труднее находить работу. И действительно, мы видели, что даже в условиях Швеции профсоюзы иногда настаивали на слишком высоких заработных платах. Такое подозрительное отношение разделяют многие политики в Соединенных Штатах, стремящиеся ограничить влияние профсоюзов. Отчасти в результате такого отношения (и отчасти из-за снижения занятости в промышленности) в настоящее время в США членство в профсоюзах гораздо меньше, особенно в частном секторе, чем в эпоху расцвета трудовых союзов в середине века, после того как Национальный закон о трудовых отношениях 1935 года (закон Вагнера) признал за рабочими право создавать союзы, вести коллективные переговоры и по необходимости объявлять забастовки. Схожий упадок влияния профсоюзов наблюдался и в других странах с развитой экономикой. Имеет ли смысл противодействовать профсоюзам из чисто экономических оснований, сомнительно. Но профсоюзы играют и существенную политическую роль; это центральный элемент сохранения частичного баланса сил между хорошо организованными представителями бизнеса и рабочей силы. В этом смысле снижение влияния профсоюзов за последние десятилетия может оказаться одной из причин смещения баланса в США в пользу крупных корпораций. Более важное положение нашей концепции заключается в том, что при оценке роли различных политических методов и институтов мы должны принимать во внимание лежащие в их основе схемы, порождающие баланс и, следовательно, сдерживающие Левиафана и его элиты.

Третий важный урок касается формы государственного вмешательства. Здесь мы еще сильнее отходим от предположений Хайека и от ответов, типичных для учебника по экономике. Согласно им всегда лучше воздерживаться от влияния на рыночные цены, и если государство хочет более равномерно распределить доходы, то ему следует доверить эту работу рынку и воспользоваться перераспределяющим налогообложением. Но такой способ мышления разделяет экономику и политику, что неверно. Если Левиафан примет рыночные цены и распределение доходов за некую данность и просто будет полагаться на налоговое перераспределение ради достижения своих целей, то так можно прийти к очень высокому уровню налогов и перераспределения. Разве не было бы лучше (особенно с точки зрения контроля над Левиафаном) менять рыночные цены так, чтобы достигать некоторых из целей без слишком большого перераспределения налогов? Именно так и поступило шведское государство всеобщего благосостояния. Социал-демократическая оппозиция была построена на корпоративистской модели, в которой профсоюзы и государственная бюрократия напрямую регулировали рынок труда. Это приводило к повышению заработных плат рабочих и означало, что требуется меньше перераспределения от владельцев капитала и корпораций к рабочим. В итоге было меньше потребности в перераспределяющем налогообложении, хотя, конечно, какое-то перераспределение для щедрого финансирования социальных проектов в шведской экономике наблюдалось. Такие меры по большей части не разрабатывались и не планировались заранее. Тем не менее наша концепция позволяет объяснить, почему все происходило именно так; гарантируя более высокие и компрессированные зарплаты и тем самым отдаляясь от ситуации, при которой их определял ничем не сдерживаемый рынок, государство избегало необходимости более масштабного перераспределения налогов. Когда фискальная роль государства уменьшается, контроль над ним становится более достижимой целью.