Хозяин Черного Замка и другие истории - Артур Конан Дойл

Генерал приказал уланам удалиться и остался с осуждёнными на смерть один, вместе со своим адъютантом. Узнав от моего мальчика всё: и то, что он единственный сын старинной фамилии, и то, что его мать больна, – он снял с его шеи верёвку. Я также снимаю верёвку с вашей шеи.

Затем он поцеловал его в обе щеки. Я также вас целую. А затем генерал отпустил моего сына и его товарища на все четыре стороны, и я вас тоже отпускаю. Желаю вам также всех тех благ, которых пожелал моему сыну этот благородный генерал. К сожалению, эти пожелания не спасли моего сына от злокачественной лихорадки, которая унесла его в могилу.

Таким-то образом капитан Баумгартен – окровавленный и с обезображенным лицом – вышел из Чёрного замка в то холодное декабрьское утро на слякоть и дождь.

1894 г.

Не буду даже пытаться объяснить, что произошло четырнадцатого апреля сего года в доме № 17 на Бэддерли-Гарденс. Если я честно поделюсь своими догадками, ко мне вряд ли отнесутся всерьёз – уж очень эта история абсурдна и неправдоподобна. И тем не менее этот неправдоподобный абсурд действительно произошёл, да ещё в присутствии пяти свидетелей, причём относится он к ряду явлений, которые оставляют в душе человека след на всю жизнь, мы все согласно это подтверждаем. Я не собираюсь ничего доказывать, не собираюсь высказывать никаких предположений. Я просто опишу события того апрельского вечера, попрошу Джона Мойра, Гарвея Дикона и миссис Деламир прочитать рассказ и опубликую его только в том случае, если они подтвердят, что всё здесь до малейших подробностей – правда. Я не смогу представить свидетельство Поля Ледюка, потому что он, судя по всему, уехал из Англии.

Мы заинтересовались оккультными явлениями благодаря Джону Мойру – знаменитому главе фирмы «Мойр, Мойр и Сандерс». Он, как и многие деловые люди с жёсткой практической хваткой, был склонен к мистике, и эта-то мистическая жилка страстно влекла его к изучению тех ускользающих от науки феноменов, которые нередко смешивают в одну кучу с разного рода глупостями и мошенническими трюками шарлатанов, жалуя всему этому высокое название спиритизма. Когда Мойр начал опыты, это был человек гибких и широких взглядов, но с течением времени он, увы, превратился в догматика, фанатичного и непререкаемого в своих суждениях. В нашем небольшом обществе он представлял именно то направление спиритов, которые возвели удивительную возможность общаться с потусторонними силами в ранг религии.

Нашим медиумом была миссис Деламир, его сестра, жена того самого скульптора, о котором сейчас все только и говорят. Мы на опыте убедились, что пытаться исследовать эти феномены без медиума невозможно – всё равно что астроному наблюдать небо без телескопа. Однако мысль о том, чтоб воспользоваться услугами платного медиума, казалась нам чуть ли не кощунством. Разве не очевидно всякому, что человек, которому платят, считает себя обязанным «отработать» полученные деньги и вряд ли удержится от соблазна смошенничать? Если в деле замешаны деньги, на чистоту опыта надеяться нельзя. Но нам повезло: Мойр обнаружил, что его сестра обладает способностями медиума; иными словами, она излучает животный магнетизм – единственный вид энергии, который чутко отзывается на воздействия как с духовного уровня, так и с нашего, материального. Конечно, я понимаю, что это утверждение совершенно бездоказательно, но я ничего не доказываю, я просто кратко излагаю суть теории, которой мы пользовались – уж не знаю, обоснованно или нет, – чтобы объяснить наблюдаемые нами явления. Миссис Деламир стала принимать участие в наших сеансах, причём супруг её был отнюдь не в восторге, и хотя ей ни разу не удалось индуцировать действительно мощное поле психической энергии, мы, по крайней мере, обрели возможность, как все порядочные спириты, вертеть столы и, задавая духам вопросы, получать на них ответы, то есть предаваться занятию вполне ребяческому, которое тем не менее сталкивало нас лицом к лицу с непостижимыми тайнами. Мы устраивали сеансы каждое воскресенье вечером, в студии Гарвея Дикона на Бэддерли-Гарденс, второй дом от угла, где бульвар пересекает Мертон-Парк-роуд.

Было бы естественно ожидать, что Гарвей Дикон, как натура артистичная, должен пылко увлекаться всем необычным и волнующим умы. Хотя к оккультным явлениям его поначалу привлекала некая театральность антуража, в котором проводились опыты, тем не менее явления, о которых я уже говорил, потрясли его, и он заключил, что щекочущие нервы послеобеденные игры, как он сначала называл наши спиритические сеансы, на самом деле являют нам реально существующие грозные силы. У Гарвея на редкость ясный, логический склад ума – он достойный внук своего деда, знаменитого шотландского учёного, – и в нашем маленьком кружке он представлял критическое направление: подходил ко всему непредвзято, был готов следовать за фактами туда, куда они его ведут, и отказывался строить какие бы то ни было теории, пока не получит точных данных. Его осторожность возмущала Мойра в той же мере, в какой Дикона забавляла непреклонная вера Мойра, но оба с одинаковым увлечением, хотя каждый на свой лад, предавались нашим мистическим забавам.

А что же я? Какая роль принадлежала мне? Я не был энтузиастом спиритизма. Не был и критически настроенным исследователем. Я, скорее, обыкновенный светский лентяй, стараюсь быть в центре всего нового, что входит в моду, радуюсь любой сенсации, которая развлечёт меня и посулит возможность интересно провести время, – вот, пожалуй, и всё, что я могу сказать о себе. Сам я не способен увлекаться чем-то самозабвенно, но люблю общество людей увлечённых. Я слушал рассуждения Мойра с таким чувством, будто у нас есть собственный ключ от двери в царство мёртвых, и это наполняло меня странным удовлетворением. Я буквально блаженствовал во время сеансов в затемнённой студии. Словом, всё это было очень занятно, и я с удовольствием бывал на Бэддерли-Гарденс.

То удивительное событие, о котором я хочу сейчас рассказать, произошло, как я уже упомянул, четырнадцатого апреля сего года. Из мужчин я первый появился в студии, но миссис Деламир была уже там и пила чай с миссис Дикон. Обе дамы и сам Дикон стояли перед мольбертом с его незаконченной картиной. В живописи я не знаток и никогда не пытался делать вид, будто понимаю картины Гарвея Дикона; но в тот вечер я сразу обратил внимание, что он изобразил что-то безумно сложное и фантастическое: сказочные существа и животные, разные аллегорические фигуры. Дамы бурно восхищались картиной, и действительно, цветовая гамма была хороша.

– А вы что скажете, Маркем? – спросил Гарвей.

– Для меня это слишком мудрено, – отвечал я. – Что это за звери?

– Мистические чудовища, существа, созданные воображением, геральдические животные – эдакая инфернальная зловещая процессия.

– А впереди белая лошадь!

– Это не лошадь! – вскипел он, к великому моему изумлению, потому что человек он на редкость добродушный и не склонен относиться к себе всерьёз.

– А кто же?

– Неужели вы не видите у него на лбу рог? Это единорог. Я же сказал вам, что здесь геральдические животные. Вы что же, не способны их отличить?