Невероятная история Вилима Мошкина - Алла Дымовская

Нынешнего российского владыку Дружников презирал, и это был лишний повод устранить человека, который ничего плохого самому «ОДД», в сущности, не сделал, разве что просто жил на свете. Но жил не так, как надо, предательски занимал не свое место, которое увел из-под Дружниковского носа нарочно и нечестным способом. В это Дружников до сих пор свято верил. Да и слаб в решениях и намерениях, по мнению Дружникова, был действующий хозяин Кремля. Надо же, и шапку Мономаха ему уж подносили, и в народе окрестили Владимиром Красным Солнышком, а не взял, не осмелился, только зря людей в смущение ввел. Себя же Дружников видел на державном троне отнюдь не бестолковым Киевским князем, пусть и Красным Солнышком, охочим до византийских цесаревен и заморских принцесс. Долго и мучительно решавшим, что лучше народу русскому выйдет: целовать ли туфлю у папы или белу рученьку патриарху Константинопольскому. Нет, видел себя Дружников язычником и Вещим Олегом, погубителем Дира и Аскольда, лихо приколачивающим свой щит к Царьградским вратам. Нечего думать – его народу лучше то будет, что он сверху ему даст. И баста.

Напоследок еще хотел покончить счеты с Каркушей. Не нужен стал более Иван Леонидович, много слышал и подозрительно о многом догадывался. Квитницкий определено видел на фуршете, как Иванушка лишние слова кидал своему подопечному, к которому и приближаться-то был не уполномочен. Никогда не служил Каркуша полноценным и полноправным винтиком в подчиненной Дружникову, сплоченной команде скорпионов и тарантулов. Вот Семен Адамович и «Армян», те дело иное. Их манить не надо, только направление успевай задавать. И на пакости куда уж изобретательны. Подопрет, так и в зад поцелуют, а прикажешь – очень просто сожрут с потрохами. И главное, с удовольствием. Или, к примеру, Кадановка. Им Дружников порой восхищался. Никогда прежде не встречал он человека, который умудрялся продаваться с таким изяществом и столь задорого! Нравственные, публичные сомнения Сергей Платонович как никто умел превращать в звонкую монету. Даже от кошки драной, Таримовой, имел прибыль. Дружникова же он восторженно боялся и одновременно успевал дергать за рукав, мол, не забывай, сыпь корму, а я уж отслужу. И служил, Дружникову на загляденье, иным прочим в пример. Или, опять же, Стоеросов, его Дружников после победы намеревался допустить в узкий круг. Хорошего тарантула, с правильными задатками, можно было вырастить из опасливого и лукаво послушного «призрака оперы». Пусть и далее блюдет за народной культурой и моралью, чтобы нигде и ничего самовольно не проросло. А с Каркушей надо кончать. Он лишний человек, как лермонтовский Печорин. Нет, не выйдет из него нужного толка. В этом Дружников, чем дальше, тем больше убеждался.

Ныне отдавал он приговоренному Иванушке последние распоряжения.

– К Мошкину более не ходи. И вообще. За него ты теперь не ответственен. Все бумаги и расчеты подготовь, до завтра. Сдашь лично мне.

– А потом? В смысле, Олег Дмитриевич, что мне делать потом? – упавшим голосом спросил Каркуша. В недавнее время от текущих дел его отодвинули, одним Мошкиным он и занимался.

– Потом? – недоуменно спросил Дружников, и, поняв, что отчасти выдал себя, поспешно сказал:

– Потом дам другое дело. Ответственное. Будешь сидеть исключительно над моими личными проектами. Вроде, как поверенный в делах.

А про себя добавил: «На том свете!». Затем выпроводил Каркушу вон:

– Сейчас иди. Срок по Мошкину до завтрашнего утра. Нечего время терять.

Каркуша выскочил прочь. И опять Дружников в самоуверенности не досмотрел и не учел. Иванушка в его кабинете многое понял и сложил в законченную головоломку. Не сносить ему головы более и впредь, как пить дать с похмелья. Срок до завтра, вот он и будет срок. А потом, как с Муслимом или с этой несчастной подругой Мошкина, загадочно погибшей при подозрительных обстоятельствах. Слишком много смертей вокруг, в последние дни, особенно. Все они, без исключения, выгодны Дружникову. И тайна Мошкина. В том, что она есть, Каркуша был уверен. А еще, ему очень хотелось жить, и ради трех уже детей, и просто так. Каркуша принял решение, правильное или нет, но другого не предвиделось.

Для начала позвонил из телефона-автомата у метро на Охотном ряду, велел жене и детям, ни о чем не спрашивая, уезжать заграницу, в какое получится место, и взять с собой все доступные деньги. Притом никому не сообщать, куда едут, даже ему. Жена, подготовленная Каркушей заранее к подобному повороту событий, ужаснулась и всплакнула в трубку, но обещала все исполнить тотчас. Иванушке на душе полегчало. И он предпринял второй шаг к призрачному пока спасению. Бросив любимый свой «Чероки» на подземной стоянке у Манежа, отправился на метро, куда бы думали? Правильно, на станцию «Проспект академика Вернадского». И дальше, к шестнадцатиэтажной башне у дороги, сразу за гостиницей «Комета».

Охрана видела его и взяла на заметку, но поскольку, все знали о его кураторской должности, проходу Каркуши никто не воспрепятствовал. Только отметили в сводке.

Дверь Иванушке открыл Эрнест Юрьевич. В женском фартуке и с шумовкой в руках.

– А я вас раньше видел, молодой человек, – приветливо сказал ему Грачевский, и кивнул на кухонное орудие в руке, – если не опасаетесь прожаренных свиных бифштексов с холестерином и картофелем во фритюре, добро пожаловать к нашему столу.

Грачевский действительно безвылазно осел в квартире у Вилли. И действительно опасался за душу и жизнь своего молодого друга. Вот уж, как без малого неделю, со дня похорон Леночки, о которых и вспоминать невыносимо, несчастный генералиссимус лежал на бабушкиной кровати, отвернувшись к стене. В разговоры не вступал, ел через силу, если Эрнест Юрьевич уж слишком приставал. И никакими способами нельзя было добиться его возвращения к нормальной жизни. Грачевский приглашал уж и Рафу с его шумами и бестолковыми разглагольствованиями, и рассудительного Василия Терентьевича со вздохами и осторожными намеками на необходимость смириться и существовать далее. Пришлось обоих спровадить, из-за явных неудач их благих намерений, тем более квартира генералиссимуса была тесноватой, и без смысла толочься в ней получалось неудобным.

Теперь Грачевский имел некоторую надежду на нового визитера. Однако, тот, предварительно представившись ему Иваном Леонидовичем Каркушей, огорошил писателя странным заявлением, даже и для фантаста.

– Я к вам надолго, – сразу же определил Каркуша. Будто бы исполнил арию Васисуалия Лоханкина «я к вам пришел навеки поселиться». – Если не прогоните.

Эрнест Юрьевич, уразумев детали рассказа и безнадежный страх, звучавший в каждом слове, постановил:

– Оставайтесь, кончено. Однако спать вам придется на кухне, я вам раскладушку соображу. Кровать, как видите, занята, а на раздвижном кресле, уж простите негостеприимного старика, я нежу свои старые кости.

И Каруша остался, еще одним безвылазным жильцом Мошкинской квартиры. Он тоже жарил на кухне, помогал по хозяйству, пытался и словесно достучатся до генералиссимуса, но безуспешно. Главное, что был Каркуша до сих пор жив. А значит, решение он выбрал правильное и спасительное.