Повести и рассказы - Исаак Григорьевич Гольдберг

истории. Тебе, ведь, всего девятнадцать, а ты уже вот как. И как ты теперь жить будешь с маленьким? Будет ли тебе помогать тот, виновник? Он обязан. Уж если ты дошла до такого сраму, то добивайся, заставь его содержать ребенка. Какие же у тебя другие средства, никаких… Как, Маруся, твое здоровье? Сердце у меня изболелось от мыслей. В твои-то годы да рожать!.. Напиши мне, дочка, обо всем, сообщи мне как ты справляешься с ребенком. Любишь ты его?.. А того, с тем у тебя — по любви было?.. Ох, огорчила ты нас всех. Крепко огорчила. Я все глаза выплакала…».

Дважды досадливо и гневно скомканное и дважды разглаженное письмо отложено в сторону.

«Любишь ты его?»…

Вот подошла, наклонилась над спящим, взглянула на сморщенное, красное личико. Комочек мяса. Узенькие щелки закрытых глаз. Полупрозрачная, как дымка, прядка волос на высоком лбу. Крошечный носик с двумя дырочками, такими трогательными и смешными, мило-смешными. И свеженькие влажные, влажно и тепло поблескивающие губки.

Разве она знает? Разве знает она — любит ли его?..

А тот?..

Но нет сил вспоминать. От воспоминаний сердцу становится больно.

6

— Ну, да! В эту дверь!

Никонова, квартирная хозяйка, ворчливо показывает посетительнице дорогу и старается всю ее разглядеть, прощупать. А потом, когда та скрывается в квартиранткиной комнате, она застывает возле двери и слушает.

И поэтому-то позже весь двор узнает:

К студентке приходила жена того, ну того самого, от которого ребеночек-то, и у них вышел ужаснейший скандал!

Двор кипит и клокочет от радостного возмущения. Двор судит и постановляет согласно своему закону жизни. И приговор двора суров для квартирантки Никоновых.

Но как ни остер слух у Никоновой, но где же ей все услышать через стену?

И разве все слова, произнесенные в одной комнате, одинаково звучат в другой?

Мария недоуменно встретила пришедшую.

— Вы меня не знаете! — нервно говорит та: — Вы только моего мужа хорошо знаете… Николая Петровича…

Мария обжигается томящим румянцем, потом быстро бледнеет.

— Да, я жена его! — вызывающе повторяет пришедшая и в упор смотрит на Марию. И в ее взгляде смешиваются: презрение, гнев и страх. Робко и неумело спрятанный страх.

— Зачем вы пришли?

Марии кажется, что она сказала эти слова громко и вызывающе, но они упали в тишину комнаты почти беззвучно и бледно: — Что вам нужно?

— Я пришла к вам… Конечно, не ради удовольствия познакомиться с вами! — горько усмехается женщина: — Горе меня мое пригнало сюда к вам… Хочу испытать… узнать хочу, есть ли в вас хоть немного совести…

— Послушайте!..

И опять Мария думает, что возглас ее звенит громким возмущением, а это только шелест, тень крика. И ясно, что такой возглас не остановит эту женщину, которая пришла со своей какой-то правдой, или, может быть, за правдой, общей для нее, для Марии, для вот того закутанного в чистенькие тряпки живого комочка, тела, беззвучно дышащего на кровати.

— Да, да, хоть немного совести!.. Вы должны понять, что у Николая семья. Это не пустяк — семья!.. Ну, жену… меня… он может бросить, переменить на другую, а дети? Дети как останутся? Детей-то ведь не вычеркнешь!.. Детей не переменишь!.. Понимаете? Они ведь знают его… Они знают, что вот он их отец. Он, и никто другой! Они понимают… А вы думали об этом?.. Вы думали об этом, когда… сходились с Николаем? Вы подумали?..

Пришедшей кажется, что она говорит сдержанно, хотя и страстно и от всей души, но слова ее рвались, как отравленные стрелы, слова ее падали яростно, как неудержимая брань. И Никонова, затаившись у дверей, с удовлетворением отмечала про себя, что законная жена права, отчитывая так девчонку, которая украла у нее любовь ее мужа.

— Вы подумали?.. А каково же теперь будет детям, если отец уйдет от них вот к этому… к вашему?

— Я вовсе не… — пытается Мария прервать, остановить пришедшую. Но та не слышит, та не хочет слушать.

— Конечно, где вам было об этом думать?! Вам лишь бы удовольствие получить, заставить интересного мужчину обратить на себя внимание, поухаживать за вами, а вы чтобы поиграли с ним… Ну, вот и доигрались!.. И что теперь будет?.. Думаете, Николай бросит меня и ребят и к вам побежит? О, нет! И не ждите! Семья — это не пустяк!.. За семью я бороться буду! Семью я не позволю разрушить!..

Неожиданно голос у этой взволнованной и распаленной своими словами, своими болями женщины — срывается. Неожиданно умолкает она и в каком-то недоуменьи, в каком-то испуге начинает комкать и теребить носовой платок. И слезы тоненькими струйками проливаются из ее глаз.

— Вы сядьте, — участливо говорит Мария и смущается этого своего участия, которое ей кажется неуместным и стыдным: — Сядьте!

— Ох, боюсь я! — опускаясь на стул, сквозь слезы жалуется женщина: — Боюсь я, уйдет он к вам… Что же это тогда будет?!..

— Не уйдет!

Мария произносит эти слова совсем тихо, но женщина схватывает их на лету. Платок убран от глаз, платок беспомощно и ненужно оставлен на коленях.

— Не уйдет? Почему вы так говорите?.. Он сам вам заявил об этом? Сам?..

— Он не уйдет… Я не хочу… Он мне не нужен. Я с ним не разговаривала и не буду разговаривать…

Та, пришедшая, улавливая что-то в голосе Марии, встает и смотрит… Настойчиво, жадно, упорно. И хотя слезы еще оставили влажный и блестящий след на ее ресницах, но глаза ее зажигаются радостным изумлением.

— Вы не разговаривали?.. Значит, он у вас не был после этого? Не был?

Мария качает отрицательно головой.

— Ну… — женщина не высказывает свою мысль и вдруг омрачается новою, только-что пришедшей ей в голову:

— Да, да! Я понимаю! Вы поэтому теперь так говорите, что он вам не нужен! Да, понимаю! Он к вам глаз не кажет, а вот стоит ему только разок заглянуть к вам, вы и уцепитесь за него!.. Знаю, знаю!..

И опять, как в начале разговора, голос ее звенит высоко, и слова ее, произнесенные в этой комнате, там, за стеной, где вся ушла в подслушиванье хозяйка, отдаются сладостной музыкой. И опять у Марии лицо бледнеет, а затем покрывается пламенным румянцем.

— Уходите! — наливаясь вся обидой и отчаяньем, медленно говорит она: — Уходите.

Женщина, глотая стыд и по-новому оживший страх, хватается за платок. Она теребит и мнет его, но глаза ее сухи. В сухих глазах уносит она с собою будущие, вот-вот готовые пролиться слезы.

А вечером соседки долго и радостно толкуют о том, что