Корзина спелой вишни - Фазу Гамзатовна Алиева

окружили нарядные женщины. Я успела заметить, что все они одеты по последней моде, и только традиционные пестрые платки с кистями, да гортанный говор, да коса, мелькнувшая из-под платка, свидетельствовали о том, что мы в горах, в нескольких сотнях километров от большого города.

Встречали нас не хлебом-солью, а горячими курзе и холодным молоком.

Тут, под острыми пиками вершин, в близости ледников, в травах по грудь, у могучих стволов двух вековых сосен, и начался наш пир.

— Эти курзе с начинкой из медвежатины. Изобретение Рисалат, — подмигнула одна из женщин. Где же я видела это лицо с нежными улыбчивыми ямочками на щеках и подбородке?

То ли утомительная дорога была тому виной, то ли в самом деле необычное угощение оказалось на славу, но только курзе с начинкой из медвежатины имели большой успех. Хозяйки едва успевали подносить кастрюли да открывать крышки, из-под которых валил густой ароматнейший пар. Не прошло и получаса, как в кастрюлях уже гулял ветер.

И тогда начались песни. Не помню, кто первый запел, а кто подхватил, но только пели все, раскачиваясь в такт мелодии, вскинув головы в темное сумрачное небо, где торжественно и печально, как-то отдельно от людей, шумели вершинами огромные сосны высокогорья.

Это были народные песни, тоскливые и страстные. Каждое слово рождало в душе ответное чувство. Вот бы и мне писать так, как эти безымянные поэты.

…Эту ночь я провела в доме той самой милой женщины с улыбчивыми ямочками. Звали ее Асият. Она оказалась секретарем парторганизации колхоза. Так вот почему мне знакомо ее лицо: конечно же, мы встречались на совещаниях в Махачкале.

Правда, меня пыталась «умыкнуть» Рисалат, но оказалось, что до ее аула еще тридцать километров. А я порядком устала.

Когда мы уже засыпали, я вдруг вспомнила про модные платья женщин, столь необычные в ауле, платья, как бы стыдливо прикрытые традиционными платками горянок. Вряд ли в высокогорном ауле появилось столь модное ателье! Наверное, женщины, готовясь к этому празднику, заранее заказали себе платья в Махачкале, да не в каком-нибудь третьеразрядном, а в люксе. И я невольно улыбнулась в темноте наивному тщеславию моих дорогих, моих скромных горянок.

Но, как это большей частью бывает в жизни, действительность разбила все мои логичные домыслы.

— Ничего подобного! — воскликнула Асият, когда я, смеясь, поделилась с ней своими соображениями. — У нас теперь свое ателье! Да еще какое! А как вы думаете, кто его создал? Рисалат! Да, да, Рисалат. А кто раньше относился к ней всерьез?! Одно слово «Чичих». Да, способности есть у каждого человека. Важно только, чтобы никто не сбил его с правильного пути. Не вообще правильного, а именно для этого человека, единственного, что ли. А ведь бывает, что про то знает он один. А как начнут советовать! Как тут удержаться! Подруги советуют, соседки советуют, родные советуют. А ведь их, почитай, пол-Дагестана. Вот и растеряется человек. Хорошо, что у нашей Чичих неожиданно оказался такой стойкий, такой упрямый характер.

ЧИЧИХ

— Почему ты родилась такой упрямой? Легче сдвинуть гору, повернуть реку вспять, скорлупой яйца вычерпать море, в бумагу завернуть огонь очага, чем заставить тебя отказаться от того, что ты задумала. Даже если ты задумала пройтись босиком по раскаленной сковородке.

Так ругала бабушка Жамилат свою любимую внучку, которая в это время как ни в чем не бывало жарила на очаге кукурузу.

Чир-чирк-чирк! Желтые зерна подпрыгивали на сковороде, превращаясь в легкие белоснежные цветы.

— Вабабай! — вконец рассердилась бабушка Жамилат на свою неуважительную внучку. — Ты будешь слушать, что я тебе говорю! Видно, мои слова — золотая пыль, брошенная на ветер. Сколько раз тебе повторять: не позорь нашу семью. Я хочу, чтобы моя внучка стала ученым человеком. В последний раз тебя спрашиваю: едешь учиться?

— Бабушка, — с досадой проговорила Рисалат, с неохотой отрываясь от кукурузы. — Да не хочу я учиться. Вот окончила десять классов — и хватит с меня. Если бы ты знала, как я понимаю жеребенка, которого выпустили весной на луг. Ах, как хорошо не учиться!

И Рисалат закружилась по комнате.

Чик-чик-чик! — прыгала на сковородке кукуруза, словно и кукуруза, и девушка были заодно. И это особенно рассердило бабушку Жамилат.

— Что ты растрещалась, как эта кукуруза! Ох, недаром тебя прозвали Чичих. Думаешь, мне приятно. Не носить мне этого платка, если я не заставлю тебя учиться!

— И не носи. У тебя такая красивая седая голова. А сейчас это модно. Многие даже красятся под седину.

— Соображай, что говоришь! — захлебнулась словами бабушка Жамилат. — Седина — модна. Можно подумать, что она появляется от танцев да гулянок? Ты что, хочешь застрелить меня без ружья и зарезать без кинжала? Ты… ты, ты как мозоль в тесной обуви. Да убери эту свою кукурузу. Слова сказать не дает: чик да чик!

— Бабушка! — сверкнула глазами Рисалат. — Учиться я не по-е-ду! И это мое последнее слово.

— Лучше бы я умерла! — выдохнула старуха и села на пол. С минуту она стонала и качалась из стороны в сторону. Но поняв, что этим внучку не проймешь, снова бросилась в атаку. Только на этот раз голос ее звучал жалобно.

— Рисалат, золотце мое, — вкрадчиво начала она. — Пожалей свою бедную бабушку. Ты еще не родилась, а я уже мечтала видеть тебя ученой. Да если хочешь знать, если бы не я, ты бы и вообще не родилась.

— Ну, разумеется. Если бы не ты, то не было бы моего отца. А если бы не было моего папы…

— Не в этом дело, — понизив голос до шепота, сообщила бабушка. — У тебя же четыре старших брата. И пятым мог родиться мальчик. Клянусь памятью моей матери, никто не знает о том, что я туда ходила…

И старуха опасливо огляделась вокруг, словно хотела удостовериться, что их не подслушивают.

— Куда, бабушка? — растерялась сбитая с толку Рисалат.

— Туда, в пещеру, которая исполняет желания.

— Ах, это! Ну и что! — беспечно рассмеялась Рисалат, отправляя в рот горячие, распустившиеся на огне зерна. — Мы там были на экскурсии. Да, кажется, Абдула Исаевич говорил, что раньше эту пещеру считали священной. Но это от безграмотности, от темноты…

— Вабабай! Вы слышите, что говорит листик, выросший на моей ветке. Выходит, это я темная! Баркала! Отблагодарила меня за то, что я ночью, рискуя своей жизнью, на ощупь пробиралась над пропастью… Только после того, как я убедилась, что оставленный мной платок исчез, я уснула спокойно.

— Честь твоей голове, бабушка! — торжественно проговорила Рисалат. — А между прочим, — добавила она лукаво, — Абдула Исаевич