Корзина спелой вишни - Фазу Гамзатовна Алиева

дед, — подняла указательный палец Жамилат. Щеки ее пылали румянцем победителя. — Попробуй теперь переступить через его слово.

Рисалат поняла, что она пропала, и разрыдалась.

Правда, брат пытался заступиться за нее и уверял, что вовсе не обязательно всем иметь дипломы, что надо же кому-то печь хлеб, шить одежду и пасти овец, что это, наконец, нелепо — заставлять девушку учиться из-под палки и какой толк может выйти из такого учения. Но его уже никто не слушал. Потому что, во-первых, вовсе не этого ждали от него, а во-вторых, главное слово уже было сказано.

Последним поднялся отец девушки. Его речь была иносказательной и краткой.

— Глаз, — заявил он, — каким бы ни был острым, не может прыгнуть выше брови.

При этом все посмотрели на дедушку, который, однако, не сказал больше ни слова и даже бровью не повел.

Итак, судьба Рисалат была решена. Участь ее несколько облегчалась тем, что она теперь поступала под присмотр брата Мусы. Ему же и поручено было увезти ее в город.

Провожали Рисалат всей семьей. На аэродром приехал даже дедушка в своих залатанных галифе и помятой гимнастерке неопределенного цвета, но с блестящими, натертыми зубным порошком медными пуговицами.

Прощаясь, он протянул внучке солидную связку деревянных ложечек.

…На журавлиных крыльях улетела осень. Пришла зима с ее щедрыми снегопадами, студеными ветрами, крутыми морозами. Горы, отяжеленные разбухшими ледниками, выглядели еще более суровыми и зловещими. Горные тропинки, которые служили людям и скоту, замело снегом. Замерла жизнь в аулах. Со стороны могло показаться, что на этом заметенном снегом пространстве и вообще нет жизни, как на необитаемой планете.

И только одно служило утешением: за зимой идет весна, и порядок этот неизменен. Скоро засинеет, раздвинется небо, и высоко-высоко покажется орел, несущий на одном крыле весеннюю грозу, а на другом ласковое солнце. Взмахнет одним крылом — зашумит гроза, прольется на землю бурными потоками. Взмахнет другим — засияет солнце, встанет над аулом сияющая радуга. И ласточка, дрожа от нетерпения и весеннего холода, уронит в гнездо первое яичко.

Тогда-то и возвратится Рисалат к своей бабушке.

…Стоял обычный день начала июня. На скудных землях аула Чогода окучивали картошку, в то время как в нижних аулах уже появились бледно-сиреневые цветы с желтыми зрачками.

Самолет, в котором летела Рисалат, уже делал круги над горами, когда колхозницы вышли в поле, расположенное около самого аэродрома.

Ближе всех к аэродрому работало звено Тухбат, ревнивой хранительницы старых устоев, не упускавшей ни малейшей возможности постоять за них, а также подчеркнуть, что она верная дочь этих неприступных гор. Может быть, в подтверждение того голос ее напоминал глухой вой ветра в ущельях, а платья она носила такие широкие, что в них свободно могло уместиться все ее звено. И потому, когда Тухбат ждала ребенка — а это случалось не так уж редко, — никто и не догадывался о готовящемся событии, тем более что Тухбат высокомерно пренебрегала декретным отпуском и до последнего дня работала в поле, так что, когда на свет появлялся новый человек, это выглядело так, будто он упал с неба, как звезда, или возник из земных недр, как морковка.

К тому времени, о котором идет речь, Тухбат была матерью одной дочери и пятнадцати сыновей, из коих старший, Асхабали, уже окончил сельхозинститут и теперь работал в колхозе ветеринаром. В настоящее время он должен был находиться на совещании в Махачкале.

Так вот, когда самолет, в котором, прижавшись лбом к стеклу иллюминатора, сидела Рисалат, кружился над горами, создавая иллюзию неподвижности, а на самом деле с быстротою молнии приближаясь к аэродрому Чогоды, между двумя женщинами — Тухбат и Батул происходил такой диалог.

— Вай, сестра Тухбат, ты знаешь, что я не из любопытных. Но ходят слухи, будто между вами и семьей Хасият, что слились вместе, как два ручья в одной речке, вдруг выросла гора. Ай-яй-яй, ведь Супайнат так подходила твоему сыну Асхабали, как драгоценный камень прочной оправе.

— Вай, сестра Батул! Наверное, за одну ночь поседеет та мать, что испытает горечь разрушенного сватовства. Не было дня, чтобы не ныло мое сердце.

— Ну ты тоже неправа. Разве можно расстраивать свадьбу из-за такой мелочи. Подумаешь, девушка сделала на голове вторую голову из волос. Сейчас же другое время. Не может она одеваться, как мы… — и Батул кинула многозначительный взгляд на обширное платье соседки.

— Я этой Супайнат сказала по-хорошему: «Спускай ты этот сноп с головы». А еще, когда в клубе она вышла танцевать в обнимку с Асхабали, я тоже не выдержала: отозвала ее в сторону и предупредила, мол, ты живешь не в Париже, а в горном ауле Чогода. Так она как сверкнет на меня глазами: «Ты, Тухбат, не спеши снимать свои чарыки. И хинкал бросай в казан, когда в нем закипит вода. Я твоему сыну еще не давала согласия. А если вы с моей матерью сговорились, так с нее и спрашивай». Я, конечно, все это рассказала сыну.

— Ее тоже можно понять. Она же не колхозница, как мы. Как-никак институт окончила, учительница, у нее свои взгляды на жизнь. Ой, Тухбат, мне кажется, ты поспешила делать ей замечания. Ведь у тебя тоже дочь. Вот-вот заглянут сваты…

— Если моя дочь сделает такой сноп на голове, вот увидишь, я отрублю ей голову.

— Вай, Тухбат, не говори так. Помнишь, Кадичулав…

…А между тем самолет, в котором летела Рисалат, уже шел на посадку. Но женщины, занятые своей работой и… своими хабарами, не обращали на него особого внимания, так как никто из них сегодня не ждал из города ни родных, ни гостей. Поэтому они подняли головы только тогда, когда самолет уже приземлился и из него стали выходить пассажиры.

— Вуя, сестра! — воскликнула Жамилат и толкнула локтем свою соседку Хасият. — Погляди-ка туда! Или меня подводят глаза. Скажи, бывают ли средь бела дня нечистые духи?

Отбросив кирку, Жамилат выпрямилась и приложила козырьком руку ко лбу.

— Сгинь, нечистая сила! — прошептала Хасият.

Но нечистая сила не только не исчезла, а, наоборот, нахально и уверенно приближалась к картофельному полю. А рядом, нисколько не смущаясь близостью с «нечистой силой», вышагивал высокий парень с чемоданом в одной руке и с портфелем в другой.

Взоры всех женщин устремились им навстречу.

И вот уже все увидели, что она — это на самом деле он, только почему-то в красной рубахе поверх брюк и с красной сумкой через плечо.

— Парень, а с женской сумкой, — хихикнула Жамилат.

— А на ногах-то! — подхватила Хасият. — Будто поднялся на высокую кучу лепешек. Вуя! Как только