Безгрешность - Джонатан Франзен

Он сидел, вдавив пальцы себе в лицо. Время шло. Он перевел взгляд на экран, казалось, на миллисекунду, но миновало, должно быть, с полчаса, потому что документ теперь был закрыт и он знал, чем все кончилось. Он печатал le1o9n8a0rd как тему электронного письма. Выбрал из списка адресов [email protected] и прикрепил файл мясная_река.doc. Он потому не чувствовал хода времени, что его мысль двигалась быстрей, чем когда-либо, двигалась без него, оставив его позади. Он нажал “Отправить”.

Том ждал его на веранде. Взглянуть на него Андреас не мог, но с губ слетали слова в дружелюбном тоне: сколько гектаров составляет площадь Лос-Вольканес, каков защитный статус национального парка к северу… Они спустились к реке, перешли ее по дощатому мосту и двинулись вверх по первой тропе – она вела на скалу из не самых высоких. Когда тропа сделалась круче, Том начал пыхтеть.

Ему следовало бы ради Тома идти потише, но казалось важным добраться до вершины как можно раньше. Казалось, у него там назначено свидание с женщиной, которая может не дождаться и уйти. У него было для нее кое-что – кое-что чрезвычайно славное, что он хотел ей посвятить. Было очень важно, чтобы она не ушла. Не умерла – вот это было вернее. Она могла умереть раньше, чем он достигнет вершины. Ее там даже и не было, но она могла умереть прежде, чем он туда поднимется. Он не звал ее, не просил приехать и все-таки ненавидел за то, что не приехала. Ненавидел ее, нуждался в ней, ненавидел, нуждался. Все теперь было следствием, ничто – причиной. Ему смутно помнилось, что он был человеком удачливым. Безусловно, это удача, что она пережила онкотерапию. Она может еще получить то, что он хочет ей посвятить, надо только побыстрей добраться до вершины.

На ней была устроена смотровая площадка с грубой скамейкой. Утесы на той стороне долины горели от лучей опускающегося солнца, но ближнюю ее часть уже окутывала тень. Округлый край скалы был усыпан ненадежным ползучим гравием. А дальше она обрывалась вниз на несколько сот метров, отвесная и голая – лишь кое-где к ней жались неприхотливые эпифиты.

Том, пыхтя и раскрасневшись, с пятнами пота на рубашке, поднялся следом.

– Ты куда спортивней меня, – проговорил он и рухнул на скамейку.

– Панорама стоит того – ведь правда же?

Том послушно поднял голову, чтобы увидеть панораму. Из долины доносились крики длиннохвостых попугаев, летавших стайками. Но красота зеленой листвы, красного камня и синего неба была лишь идеей. Мир в своем бытии, вплоть до последнего атома, был ужасен.

Когда Том отдышался, Андреас повернулся к нему и открыл рот. Ему хотелось сказать: Вокруг меня сплошной ужас. Будь мне другом опять, прошу тебя. Но вместо этого некий голос произнес:

– Между прочим, знаешь что? Я видел твою дочь голой.

Глаза Тома сузились.

Ему хотелось сказать: Ты не поверишь, но я любил ее.

– Я велел ей раздеться, и она разделась для меня. У нее чудесное тело.

– Закрой рот, – сказал Том.

Я едва ее знал, но полюбил. И тебя полюбил.

– Я засунул язык ей сам знаешь куда. Было очень приятно. Очень lecker[105]– есть у нас, у немцев, такое словцо. Ей тоже понравилось.

Том с усилием встал.

– Заткни свой гребаный рот! Да что с тобой такое?

Помоги мне, прошу тебя.

– Все, что она делала, ты хотел делать сам. Разница в том, что она это делала.

– Да что с тобой, на хер, такое?

Кто-нибудь, пожалуйста, помогите. Мама, помоги, прошу тебя.

– Не обо мне ли ты думал, когда трахал в задницу свою Анабел?

Том схватил его за воротник. Казалось – вот-вот ударит.

– Я решил – Пип может получить удовольствие от этой сцены. И поэтому послал ей твой документ. Прямо сейчас, пока ты отдыхал. Пароль тоже послал.

Том крепче сжал руки, державшие воротник. Кто-то взял его за запястья.

– Не надо меня душить. Есть получше способы. Такие, что тебе потом ничего не будет.

Том отпустил воротник.

– Что ты делаешь? – раздался его голос.

Кто-то подошел ближе к краю скалы.

– Ты можешь толкнуть меня – вот я о чем.

Том смотрел на него.

Мне невыносимо печально из-за этого.

– Я осквернил твою дочь. Просто потому, что она твоя дочь, просто удовольствия ради. Она сказала, что никогда еще так не кончала. Я не вру. Это истинная правда – спросишь, она подтвердит. А теперь я отправил ей твой документ, чтобы она знала, из какой грязи возникла. Ну что, ты же обещал уничтожить меня, если я это сделаю. На твоем месте я бы убил такого человека.

На лице Тома уже был страх, а не гнев.

Пожалуйста, помоги мне. Мне никто никогда не помогал.

– Сядь на землю вот здесь, чтобы не упасть. А потом толкни меня ногами хорошенько. Разве тебе этого не хочется? Особенно если я… постой. – Кто-то вынул из его кармана ручку. – Я напишу записку, снимающую с тебя всякую ответственность. На руке своей напишу. Вот, смотри, я пишу на руке.

Кожа была влажная от пота и мешали волоски, поэтому писал он медленно, но рука была тверда. Текст сложился в голове сразу, без размышлений.

Вы знаете меня как правдивого человека. никакая угроза не могла бы принудить меня написать ложь. я признаюсь в убийстве хорста вернера кляйнхольца в ноябре 1987 года. за совершенный сегодня акт несу ответственность единолично. андреас вольф

Кто-то показал написанное Тому, который сидел сейчас на скамейке, обхватив голову руками.

– Ведь этого будет довольно, ты согласен? Мотив виден из признания. Если надо, подкрепишь своими показаниями. Но не думаю, что у кого-нибудь возникнут вопросы. – Кто-то протянул Тому руку. – Сделаешь?

– Нет.

– Я как друга тебя прошу. Мне что, умолять?

Том покачал головой.

– Мне что, тащить тебя к обрыву?

– Нет.

– Не лги мне, Том. Тебе знакомо желание убить человека.

– Разница в том, что я не убивал.

– Но теперь можешь. И хочешь. Признайся, по крайней мере: хочешь.

– Нет. Ты психически болен и сам того не сознаешь, потому что болен. Тебе надо…

Голос Тома перестал звучать. Вдруг странно, резко вырубился. Губы еще шевелились, и по-прежнему издалека доносилось журчание воды, кричали попугаи. Неслышимой стала только человеческая речь. Это очень сильно сбивало с толку и, видимо, было делом рук Убийцы. Но кто-то и Убийца были одно. Убийца что, всегда был глух к людским голосам?

В таинственной избирательной тишине он двинулся от Тома к обрыву. Услыхав шорох гравия под подошвами, обернулся и увидел: Том встал, машет ему руками и, судя по губам, что-то кричит. Он снова обратил взгляд к обрыву и посмотрел вниз, на кроны тропических деревьев, на большие каменные обломки, упавшие с высоты, на зеленые волны растительности, словно разбивающиеся о них. Когда все это стало медленно приближаться, а потом быстрей, а потом совсем быстро, он держал глаза широко открытыми, потому что был правдив с самим собой. За мгновение до того, как все было кончено и сделалось ничем, он услышал все человеческие голоса на свете.