Плохие девочки не плачут. Книга 3 - Валерия Ангелос

Фон Вейганд упрямо молчит. Не подтверждает, не опровергает. Сохраняет нейтралитет. Буравит тяжёлым взором, больше никак не реагирует.

Пауза затягивается. Терпеливо жду.

Жду слишком долго, чересчур долго, так долго, что тянет врезать по наглой физиономии изо всех сил. Любой ценой избавиться ублюдка от этой напускной непроницаемости, разбить жёсткий самоконтроль в пух и прах, станцевать на осколках ледяной маски.

Молчит.

Опять молчит. Постоянно молчит. Не подпускает. Сколько можно?

В конец охренел. Козел. Упырь. Скотина. Сволочь.

Может, постараться и подобрать рифму? Оформить поток сознания в оригинальный стишок? Отличная идея. Почему бы и нет?

— Давай, запри меня в подвале, навещай по ночам, ласкай и приговаривай «моя прелесть», желательно свистящим шёпотом — моя прелесссть, — срываюсь и нервно хихикаю. — Или по-украински. Пора бы выучить сей мелодичный язык, исключительно для коллекции. Мій скарбе. (Моё сокровище) Мій ссскарбе. (Моё сссокровище.)

Выпускаю ткань вражеской рубашки из плена, отстраняюсь, дабы оценить позицию противника. Усыпляю бдительность и вновь бросаюсь на амбразуру. обрушиваю град хаотичных ударов на широкую грудь. Бью ладонями, кулаками. Как придётся, не разбирая.

— Валяй, причиняй мне боль. Пытай, насилуй, убивай, — заявляю отрывисто. — Только не молчи.

Опять отступаю. Спотыкаюсь, едва сохраняю равновесие, вовремя успеваю опереться о поручень балкона.

— Не молчи, грёб*ный ты гад! — не сдерживаю эмоции, выплёскиваю затаённую обиду наружу.

Замахиваюсь, собираюсь дать пощёчину.

Наивная. Глупая. Несмышлёная.

«Пора начать учиться уму-разуму на давно совершённых ошибках, деточка, — менторским тоном вещает внутренний голос, печально вздыхает и прибавляет: — Но ты безнадёжна».

Не успеваю ни шевельнуться, ни опомниться. Не способна на коварные манёвры. Поймана и заключена в привычные, уже родные оковы.

Фон Вейганд подавляет мятеж быстро и бескомпромиссно. Ловко перехватывает запястье, резко заламывает назад, вырывает из моей груди дикий вопль раненого животного.

Господи, не нужно.

Боже, помоги.

Эти жестокие пальцы не ведают пощады. Вынуждают резко повернуться, разрушают призрачную иллюзию опоры, практически отдирают мою руку от поручня.

Каблуки скользят по мраморной плитке. Неловко подворачиваю ногу.

— Нет… — протяжный стон боли сливается с хрустом стекла. — Хватит.

Только сейчас отчётливо понимаю, человеческие кости очень легко сломать. Ещё немного и будет поздно просить о милости.

— Прекрати, — умоляю сдавленно. — Остановись.

Но у жестокого инквизитора свои планы. Толкает испуганную жертву вперёд, обратно к витой бронзовой ограде. Прижимается крепче, горячим телом буквально впечатывает в ледяное железо.

Интересно, какой это этаж?

По ощущениям — сотый, по логике — десятый.

Впрочем, хоть какой этаж, расстояние до асфальта приличное. Лететь — не перелететь.

Отчаянно пытаюсь освободиться. Дёргаюсь, извиваюсь, но лишь усугубляю и без того плачевное положение.

Фон Вейганд ослабляет хватку, позволяет мне чуть выпрямиться, а потом безжалостно стискивает запястья, игнорирует жалобный всхлип. Снова заставляет наклониться, нагибает насильно.

Больно ударяюсь животом о металлический поручень. Кричу. Зову на помощь.

Замираю в пугающей невесомости. Огни ночного города задорно выплясывают пред затуманенным взором.

Замираю между небом и землёй. Сердце лихорадочно стрекочет у самого горла, кровь стынет от ужаса. На улице ни души, никто не спасёт, не вырвет из лап разъярённого зверя.

Задыхаюсь. Жадно ловлю ртом морозный воздух, дышать удаётся с огромным трудом, но всё же удаётся.

Достаточно одного движения. Неосторожного или намеренного и…

И титры.

Finita la comedia, спектакль окончен.

А я не хочу. Не хочу умирать. Только не сегодня. Вообще, никогда. В этих руках отчаянно хочется жить. Пусть жутко, пусть мучительно. По-всякому, по-разному — пусть.

— Пожалуйста, — закрываю глаза.

— Ты повторяешь это слишком часто, — он смеётся весело и по-мальчишески.

Смеётся, будто ничего особенного не происходит, будто он не держит меня на грани жизни и смерти в который раз за этот треклятый вечер.

— Достаточно, — облизываю пересохшие губы. — Я поняла, осознала и больше не стану нарываться на неприятности.

— На какие именно? — игриво чмокает в макушку. — Не станешь проводить очередное расследование или не станешь организовывать допрос с пристрастием?

— На любые, — лгу, не краснея. — Прошу, прекрати.

— Мольбы необходимо разнообразить, — произносит елейным тоном. — Пора обновить репертуар.

Он не хочет сбрасывать меня вниз. Способен изобрести куда более оригинальную смерть. К тому же, не планирует убийство, ведь это слишком пресно и скучно.

Нет смысла бояться, всё хорошо. Нельзя нервничать и напрягаться. Гораздо разумнее расслабиться, не афишировать страх, не паниковать.

Ага, конечно.

Если честно, у меня оху*нно много поводов для страха. Ни хрена хорошего здесь не происходит. Лёгкий толчок — бах! — кровь, мясо, кишки. На асфальте расцветёт огромное бордовое пятно. А, может, целое множество пятен, причём совсем не огромных.

Эх, никогда не видела трупы тех, кто погиб, сиганув с подобной высоты. Если честно, мало трупов повидала на своём коротком веку.

Вот.

Ну, вот же оно!

Я же ничего не успела. Не увидела трупы, не поступила в балетную школу, не заняла пост президента США, не купила яйцо Фаберже, не продефилировала в C-стрингах.

Согласна, кому-то эти мечты могут показаться дурацкими, запредельными, заведомо неосуществимыми. Вряд ли отважусь напялить C-стринги, а на Фаберже банально не успела насоса… не заработала, в общем. Но с балетной школой и президентством реально могло выгореть.

Нет резона держать столь важные аргументы в секрете. Спешу поделиться материалом с широкой общественностью, завершаю скорбный монолог веским:

— Я слишком молода, чтобы умирать!

Обидно и обломно. Кажется, окаянный садист не проникся пламенной речью.

— Почему я должен это выслушивать? — презрительно фыркает. — Зачем разрешаю тебе говорить?

— Наверное, всё дело в природном очаровании, — нервный смешок идеально подходит к случаю. — Никто не устоит.

— Точно, — отпускает мои запястья, но сам не отстраняется даже на миллиметр. — Постоянно забываю о главном.