Шахта - Михаил Балбачан

– А, ну да, ну да. Верно. Только не на шахте это было, а в деревне, – развел руками старик, – совестно теперь и вспоминать…

– Это совершенно неважно где. В те годы Егор Егорыч сполна хлебнул подневольной доли.

– А он и сейчас, между прочим, тоже… – явственно донеслось с задней парты.

– Куроедов, дневник на стол!

– За что, Александра Михайловна?

– Не беспокойся, я напишу, за что.

– Я его, это, забыл, – промямлил паренек, старательно роясь в бесформенном портфеле.

– В таком случае придется мне самой сегодня зайти к вам в гости. Отец-то, как, дома будет? Садись, Куроедов. Егор Егорыч героически воевал в Гражданскую, партизанил…

– И в империалистическую…

– Что вы говорите?

– Говорю, в империалистическую тоже воевал. Потом уже и в партизанах. Точно. Было дело. Кротов такой у нас в отряде командовал, боевой атаман был. Орел! Да, было дело… – Федорчук бубнил все тише и тише, похоже, намереваясь уснуть.

– Кто хочет задать вопрос? Кто еще? Ты, Дебров.

Встал толстощекий мальчик, перед тем долго тянувший руку.

– Товарищ Федорчук, а за что вас орденом наградили? – буравя старика маленькими глазками, спросил он.

– Так, это самое, полагался он мне. Стаж – тридцать лет, да ежели две войны еще приплюсовать… Опять же, «Шахтерскую славу» имею второй степени. Партия и правительство… Всю свою жизнь положил. Могли бы, между прочим, и «Ленина» дать, но говорят, подземный стаж маловат. Оно конечно, последние девять лет я при бане состою. Ведь мне, это самое, восемьдесят годков надысь стукнуло.

Федорчук сильно шепелявил, проглатывал концы слов, разобрать его речь было нелегко.

– Кто еще хочет спросить? – скучно поинтересовалась Александра Михайловна. Может быть, все-таки, проявите активность? Ты, Малинкин.

Малинкин, золотушный очкарик, едва заметный над партой, стеснительно отвел глаза и пробормотал:

– Дядь Егор, а про Шубина расскажите, пожалуйста.

– Что-что? – изумилась завуч. – Ты откуда взял эту чепуху?

– Бабка рассказывала…

– А про серенького козлика она тебе не рассказывала? – выкрикнул неуемный Куроедов.

– И вовсе не «про серенького козлика», а серьезно! – вступился за Малинкина его лучший друг Толя Буряк.

– Тихо! – прикрикнула завуч. – Мы с вами не за тем побеспокоили Егора Егорыча, чтобы обсуждать тут разные нелепые суеверия. Егор Егорыч расскажет нам сейчас совсем про…

– Про Шубина? – встрепенулся вдруг Федорчук. – А что? Могу и про Шубина. Только, ребятки, не суеверие это нелепое, а действительно, был тут один такой. Загубили его проклятые буржуи. Сам-то я с ним знаком не был, а вот дружок мой, Кутепов Фрол Петрович, тот хорошо его знавал, потому как из одной деревни они. Так что я этот вопрос до тонкости изучил, и вам теперь все могу разъяснить. Ну чего, рассказывать, что ль?

– Да! Да! Рассказывать! – зашумел класс.

– Егор Егорыч, только не забудьте, пожалуйста, о чем мы с вами договаривались, – неохотно позволила завуч.

– Не боись, Михайловна! – выдал, ко всеобщему восторгу, старик. – Говорю тебе, все будет как надо!

Она, поджав сухие губы, прошла между рядами и села «на Камчатке», рядом с второгодником Куроедовым.

– Случилось это, ребятки, в старые времена, году, дай бог памяти, в девятьсот шестом… Нет, вру, кажись, в десятом… – старик принялся высчитывать что-то на пальцах, – точно! В девятьсот седьмом году, потому как он, Кутепов-то, на год старше меня был… Шахта наша, двадцать третья теперь, уже тогда существовала. Ее еще в прошлом веке заложил француз один, Бовэ по фамилии. А называлась она – «Леопольд», потому что французика того Леопольдом звали. Я спервоначалу-то тоже на ней работал и потом, опосля Гражданской, туда возвернулся. Сюда-то я в сорок девятом уже перебрался.

Александра Михайловна сделала движение, как будто хотела о чем-то спросить, но передумала и продолжала сидеть молча, прямая и строгая.

– Я слыхал, что тот Бовэ, вовсе бельгиец был, а не француз, – заметил один из учеников.

– Бельгиец, француз – какая разница? Буржуй, одним словом. Но к тому времени сам Леопольд помер уже, и всем заправлял сынок его, Жан по имени. Вначале, при батюшке-то, уголек легкий шел и качества был отменного. Пласты тогда прямо на поверхность выходили. Хошь лопатой его греби. Вот этот Бовэ и приспособился. Людишек согнали, кому кушать хотелось. Обушок в руки, и айда в забой. Шурф прямо в овраг выходил, где парк теперича. Всё тогда вручную делали, никаких тебе отбойных молотков с комбайнами. Одни рубят, другие вагонетки катают, а Бовэ знай жирует. Ну, потом-то, конечно, поглубже забраться пришлось. Тогда уже и крепить понадобилось по-настоящему, и воду откачивать, и метан появился, и прочие удовольствия. Копер поставили и подъемную машину к нему паровую. Как сейчас помню, такая замечательная машина была! Помпу, опять же. Ну, старик, значит, в пятом году помер, а Жан-то, как раз из-за границы приехал, чтобы во владение вступить. Господа, они не в поселке, в городе жили, где райком партии теперь. Ну, вы знаете. А на шахте всем инженера да штейгеры заправляли. Сам-то Жан Леопольдыч в технические подробности не входил. Вот, значит, Кутепов мой, другие мужики с бабами, да с детями, у кого были, явились на шахту записываться. Конечно, платили мало, а все лучше, чем с голым задом в деревне куковать. Выходит к ним штейгер и спрашивает строго: «Зачем пришли, черти косолапые? Нам народу больше не требуется, своих, сволочей, девать некуда!»

– Егор Егорыч!

– Извиняюсь, Александра Михайловна, случайно вырвалось. А они ему, значит, в ножки кланяются: «Прими, барин, на работу, сделай милость, потому с голодухи мы с детями своими пухнем!» – «Что тут вам, богадельня? Какой от вас прок? Вы ж не умеете ничего, шахты никогда в глаза не видали!» – «Пускай, – отвечают, – мы ко всему привычные, и тута тоже попривыкнем. Ты уж, кормилец, пожалей нас, возьми как-нибудь». Штейгер незлым оказался, взял их, не всех, конечно. «Ладно, – говорит, – дуроломы, пес с вами! Хоть один среди вас есть, кто в шахте прежде бывал?» Выходит вперед мужик – косая сажень, волосатый весь – глаз не видать, черный, истинно – медведь, и говорит: «Я, господин штейгер, прежде на каменоломнях работал». Штейгер только глянул на него и даже спрашивать не стал, на каких таких каменоломнях он работал. А ему что? «Хорошо, – говорит, – а звать тебя как?» – «Шубиным Василь Игнатьичем кличут». – «Ладно, Шубин, отбери себе в артель двенадцать рыл». Тут выходит баба, женщина то есть, маленькая, белокуренькая такая, тоненькая вся из себя. И глаза синие-синие. Выходит, значит, и зверообразного этого громилу за руку берет. «Я, – говорит, – жена ему законная, куда он, туда и я». «Ишь ты! – удивился штейгер. – А мы, промежду прочим, баб не принимаем».– «Ничего, – отвечает, – я уж тут, наверху как-нибудь». – «Ну, это дело ваше, как сами захотите». Вот Шубин отобрал себе в артель двенадцать мужиков, сам – тринадцатый. Кутепов тоже туда попал. Он потом рассказывал, что Шубин и в деревне у них пришлым был. Явился, мол, неизвестно откуда и сразу же самолучшую девку окрутил. Вот так, значит, Шубин на нашу шахту попал.