Шахта - Михаил Балбачан

Чтобы метан выжигать, специальные люди имелись. Такой «выжигальщик» мог месяцами баклуши бить или, к примеру, пить без просыпу. А когда требовалось, одевался он в мокрую овчину, шерстью наружу, и в таком виде ползал на карачках по выработкам, газ поджигал. Но, если газ взрывался, ему, конечно, каюк выходил. Зато все остальные живы оставались. Выжигальщики, обычно, дольше году не жили, по большей части с первого же раза гибли.

В ту пору в выжигальщиках у нас Янек такой ходил, поляк по национальности. Лет шесть на этой должности протянул, а то и больше. Жил неизвестно где и как, а на шахте появлялся, только когда выжигать требовалось. После он каждый раз по месяцу в больнице лежал – легкие у него, что ли, слабые были. Из-за своей специальности выглядел он примерно как паленый боров. Суеверные люди опасались даже на улице с ним встречаться, очень дурной приметой это считалось. У Янека особый нюх имелся, как-то умел он определить, когда можно выжигать, а когда нет еще. Некоторые говорили, будто крысы ему в этом помогали, сбегались к нему со всей шахты и пищали чего-то, а он – понимал. Значит, брал он с собой еды, питья, пакли просмоленной, спускался в шахту и сидел там неделю или больше в полной темноте, где-нибудь поблизости от лошадей.

В тот раз его долго разыскать не могли. А когда нашли да стали на работу звать, он ни в какую идти не хотел. Но уломали, уговорили как-то. Штейгер за руку его, как малое дитя, на шахту привел. «Что, – спрашивает. – Янек, струсил наконец?» Тот только головой своей облезлой помотал, но, перед тем как уже в клеть войти, шепнул: «Сон я плохой видал, пан штейгер. Сама Смерть в этой клятой шахте сидит». Спустился, и – ни гугу. Молчит, хряк старый, и точка. Неделю так просидел, другую. На третью только неделю, отмашку дал – людей выводить. Все, кто там был, быстренько на-гора поднялись. Шубин гулял как раз в это время. Потом другой сигнал снизу поступил – Янек просил клеть ему опустить. Это значило, что метан он весь выжег и сам живой остался. Вышел он на солнышко, народ смотрит, что такое? Почти что не обожгло его, только белый весь, аж с прозеленью, и дышит тяжело, хрипло. Хотели, как обычно, в больницу отправить, а он фельдшера в бок кулаком пхнул, выругался по-своему, по-польски, матерно, и прочь пошел. Больше мы его и не видали, хотя, конечно, искали, очень даже искали.

На другой день люди в шахту, как обычно, спустились. Только до верхних забоев дошли, газ от их фонарей и вспыхнул, не выжег его Янек. Огненная река потекла по выработкам, и вдруг ужасной силы взрыв сотряс всю шахту. Те, кого только обожгло да контузило, к стволу поползли, да все почти по дороге задохнулись. Вот какое небывалое, страшное дело тогда вышло.

Идет Даша домой и плачет. А другие бабы, хотя у них у самих только что мужья ужасной смертью погибли, нашли в себе все-таки силы и ей внимание уделить.

– Блудодейка, потаскуха, стерва, подстилка хозяйская! – и всякие другие подобные замечания, плевки, куски угля и комья грязи посыпались на нее со всех сторон. Насилу она, окровавленная, замызганная, растрепанная, до дому добежала. Уже и о мужниной смерти, и о горестях своих амурных позабыла, радешенька была, что живой осталась. Входит в хату и видит – Василий-то ее живехонек, пьяный на полу валяется. Весь в блевотине только. Кругом посуда битая, грязь, вонища. А ей ни до чего этого дела нету, бросилась к нему, принялась обнимать да целовать, так что платье ее красивое, и без того уже попорченное, грязнее стало половой тряпки. И все-то она причитала: «Милый, милый мой Василек, родной мой, муж мой, наконец я тебя нашла!» – и другие всякие буржуйские слова, которые в кухарках выучила. Потом Василий во двор покурить вышел, а когда вернулся, спросил удивленно: «Чего-то непонятное в поселке деется. Сколь ни смотрел, ни одной живой души не увидал. Можа, случилось чего?» А она ему: «Чего там случиться могло? Просто не привык ты в это время дома сидеть. Всегда так бывает, когда мужики на шахте». Очень уж не хотелось ей, чтобы муж в такой момент из дому уходил. Опять же, ругань та бабская в ушах застряла. «А ну как, – думает, – они и ему это все повторять станут?» Так и не сказала ничего. Скоренько пол подмела, вымыла все, постирала, еду из чего-то приготовила, и так это у ней замечательно получилось, что когда они вечерять сели, никто бы и не подумал, что какая-то прореха в их жизни приключилась. Поужинали они да тихо-мирно спать улеглись. Наутро Василий спросил ее, вроде как посоветоваться хотел: «Прямо не знаю, идти мне нынче на шахту или нет? Скучно в хате-то сидеть». – «Почему скучно? Отдохни лучше, побудь со мной маленечко. Успеешь еще на шахту-то свою поганую». – «Ты не пойдешь разве к Бовэ?» – «Нет, Васенька, ушла я от них, совсем ушла, все бросила, даже жалованье свое заработанное брать не стала, такие они люди нехорошие». – «А бабы в поселке болтают, что ты с ним…» – «Врут они, Васенька, завидуют, что у нас с тобой хорошо все». И ну опять ласкаться к нему. Он вроде обо всех своих подозрениях забыл, тут Дашка и решила, что момент самый подходящий. «Давай, – говорит, – прямо сейчас в деревню вернемся. Неча нам тут больше делать». – «Давай, – Василий отвечает, – это ты хорошо придумала. Хоть какие деньжонки у нас имеются, хватит как-нибудь». – «А знаешь, Васенька, ведь дите у нас с тобой будет». – «Дите? Какое дите?» – «Какое-какое – наше с тобой дите!» – «Наше, говоришь? От меня, такая-сякая понесла али от этого своего?» – «Да что ты, Васенька, побойся Бога, от тебя, от тебя, конечно». – «Поклянись!» – «Пресвятой Богородицей, Матерью Божьей клянусь!» – «Ох смотри, Дашка!» – и вон из избы побег.

Присел Василий на пенек, понурился. А она, хоть и видела в окошко, что не то чего-то с ним творится, а подойти, приластиться побоялась. Вскоре он сам в дверь просунулся. «Я, – говорит, – в лавочку пойду, вина хоть куплю. Не могу, очень муторно на душе. Дай, что ли, пятиалтынный». – «Не ходи, Вася, не надо!» – «Пойду». – «Ну, тогда еще сольцы там прихвати».

Воротился он нескоро, молча отдал жене кулек с солью, сам сел за стол, бутылку принесенную откупорил, налил стакан до краев, выпил. «Страшная беда вчера на шахте случилась». – «Какая такая беда?» – «Газ-метан взорвался, всех наших мужиков поубивало, а ты что, не знала разве?» – «Не знала, Васенька». Поднялся он тогда из-за стола, подошел и как бы в задумчивости поглядел на нее. Дарья перед ним стояла, руки покрасневшие опустив, стирала она как раз, и улыбалась жалко. Василий со всей силы ударил ее сапогом в живот. Она упала, изогнулась, хватая ртом воздух, заскулила по-звериному. А он топтал ее, пока она окончательно не умолкла, и после этого еще долго продолжал топтать. Потом вышел спокойно из дому, запер дверь и к шахте направился.

Там такая неразбериха творилась, еще хуже, чем накануне. Бабы воют-убиваются, полиция, доктора, господа всякие. Под землю никто не спускался еще, ждали, пока выработки сами от угарного газа проветрятся. Шубин у всех на глазах прямо в клеть пошел. «А ну, спускайте меня!» – кричит. Клетьевой перечить не решился, спустил. Ни лампочки, ни еды, ничего у него с собой не было. На другой день, когда Дашино изувеченное тело нашли, приказ отдан был арестовать его. А как? Где он, все знали, но идти за ним в шахту никто не соглашался. Тогда двоих городовых у клети стеречь поставили. Так они там и стояли, чуть не месяц, покуда начальству не надоело. Исчез Шубин. Когда потом тела погибших собирали, его тела не нашли.