Алексей Михайлович - Игорь Андреев

В 1661 году в ответ на очередное дворянское обращение последовал указ, который предусматривал усиление ответственности помещика за прием беглого. Отныне ему приходилось платить не только «зажилые деньги», но и отдавать в качестве дополнительного наказания собственного «наддаточного» крестьянина.

Законотворческая деятельность не прекращалась и в последующие годы. Под давлением дворянства частный сыск, столь характерный для конца XVI — первой половины XVII столетий, превращался в государственный со всеми присущими ему атрибутами: сыск постоянно действующий, обезличенный, с привлечением власти. Последствия этого трудно переоценить. Борьба за рабочие руки сильно рознила между собой дворянство — теперь эта рознь преодолевалась, постепенно формировалось еще одно условие для консолидации дворянства, превращения его в единое сословие. Заметим, что это наблюдение впервые было высказано не историками, а самими дворянами, которые оказались способными в своих обращениях к правительству подняться до высот социального обобщения. В челобитной 1658 года дворяне «розных городов» настаивали, чтоб «государев крепостной устав в сем деле вовеки был неподвижен», видя в том гарантию от «лютова и многолетнова разорения и межусобства нашего греха и брани».

Еще одно следствие Соборного уложения — неуклонное увеличение феодальной ренты, в первую очередь ренты отработочной — барщины. Это касалось всех категорий зависимых земледельцев — дворцовых, патриарших, монастырских и помещичьих крестьян, хотя сами темпы в каждом отдельно взятом случае несколько разнились. Происходило это на глазах одного поколения крестьян и, дополненное ростом государственных повинностей, воспринималось как ухудшение жизни. Старина казалась привлекательнее настоящего, будущее же представало в еще более мрачных, унылых красках. Подобное мировосприятие было питательной почвой и для раскола, и для разинщины, и для иных форм недовольства — в зависимости от того, как поворачивались события.

Затянувшаяся война опустошила казну. Потребность в деньгах была огромной, источники поступлений — недостаточными. В поисках выхода из финансовых затруднений правительство второго Романова прибегло к обычному средству — усилило фискальный гнет. Резко возросли налоги. Помимо обычных налогов, стали взимать и чрезвычайные, напоминавшие посадским людям о достопамятных смутных временах — «пятинные деньги». Вновь, как в канун 1648 года, засвистели батоги, выбивавшие недоимки с тягловых «черных людишек».

Существовал еще один способ пополнения казны — перечеканка (порча) серебряной монеты с понижением ее веса. Московские дельцы пошли еще дальше и в дополнение к испорченной серебряной монете стали выпускать монету медную. При этом при разнице в рыночной цене на серебро и медь (почти в 60 раз) они имели одинаковую номинальную стоимость. Это должно было дать — и давало — прибыль баснословную: из одного фунта (400 грамм) меди стоимостью 12 копеек с Монетного двора получали медных денег на сумму в 10 рублей. По некоторым оценкам, только в первый год подобные денежные махинации принесли прибыль в 5 миллионов рублей. Всего же за десять лет — с 1654 по 1663 год — в обращение поступило медных денег на сумму, которую Мейерберг, быть может, и преувеличивая, определял в 20 миллионов рублей.

Было бы не совсем справедливо сводить денежную реформу, затеянную правительством с началом войны с Польшей, исключительно к «своекорыстным интересам» казны. Война здесь скорее — и причина, и толчок, поскольку потребность в денежной реформе была вызвана многими обстоятельствами. Правительство постоянно испытывало дефицит платежных средств. Средние и крупные номиналы существовали лишь как счетные единицы. При выдаче жалованья в несколько сот рублей приходилось собирать в дорогу подводу под тяжелый сундук, забитый копейками и полушками. Но несколько сот рублей — еще полбеды. А как быть, если речь шла о тысячах? Приходилось считаться также с тем, что война могла привести к «вымыванию» собственной серебряной монеты. Ведь ратные люди, приобретая на территории Украины и Белоруссии продукты, должны были расплачиваться серебром взамен меди, имевшей здесь хождение[464].

Правительство надеялось чисто административным указом сделать новые «медные номиналы» — полуполтину — полноценными средствами платежа. Медная монета была уравнена с серебряной. Но население изначально отнеслось с большим недоверием к «красной» монете и предпочитало вести расчеты серебром. Уже весной 1655 года правительство вынуждено было признать, что и в Москве, и в других городах медные полтинники идут плохо: их «не емлют и торговые люди ими не торгуют». Осенью 1655 года чеканку новых номиналов пришлось прекратить. Зато во всю принялись чеканить на новосозданном Денежном дворе медную копейку.

Поначалу медные копейки шли наравне с серебряными и их неплохо принимали. Но власти сами вмешались в сферу расчетов и принялись скупать у населения на медные деньги серебряные. Одновременно уплата налогов и пошлин происходила только серебром. Благодаря такой, с позволения сказать, «дальновидной политике» и без того хрупкое доверие к медным деньгам быстро рухнуло. Денежная система пришла в расстройство. Медные деньги перестали брать, и они начали стремительно обесцениваться. На рынке появились две цены: на серебряные и медные деньги. Разрыв между ними увеличивался погодно и к моменту отмены составил 1 к 15 и даже 1 к 20. Следствием этого стало повышение цен.

Свою лепту внесли фальшивомонетчики, не упустившие случай быстро обогатиться. Ходили упорные слухи, что даже тесть царя, боярин И. Д. Милославский, не брезговал прибыльным промыслом[465].

Вскоре положение стало просто невыносимым. Торгово-промышленная деятельность переживала упадок. Особенно туго приходилось посадским и служилым людям. «Великая нищета и гибель большая чинится хлебной цене и во всяких харчах дороговь великая», — стонали челобитчики. Цена на курицу в Москве достигала двух рублей — суммы невероятной для прежних, «домедных» времен. Дороговизна, растущая разница между «красной» и «белой» копейкой стремительно приближали социальный взрыв, который при всей своей стихийности ощущался современниками, как неизбежное бедствие. «Чаят быть на Москве смятенью», — говорил один дьячок в канун июльских событий.

Известия об очередном сборе «пятой деньги» еще более прибавили страсти. Население столицы горячо обсуждало условия сбора, когда на Сретенке, Лубянке и в других местах стали появляться «воровские письма». К сожалению, текст их не сохранился. Известно, что они обвиняли многих думных и приказных людей в «измене», которая в соответствии с существующими представлениями трактовалась довольно широко: и как злоупотребления, и как «нерадение государю», и как сношения с польским королем. 25 июля 1662 года вспыхнул «Медный бунт».

Чтение листов и призыв «стоять всем на изменников» вызвали волнения среди москвичей. Всё пришло в движение. На колокольнях ударили в набат. Оставшиеся ведать в отсутствие государя Москву думные люди растерялись. Когда дворянин С. Ларионов и дьяк Аф. Башмаков попытались увезти с собой один из «листов», их едва не растерзали. «Вы де то письмо везете к изменникам, а государя на Москве нет, а то де письмо надобно всему миру!» — кричали им из толпы, демонстрируя своеобразие сознания простого люда — правду можно сыскать только у государя или у «мира»!