Война и мир. Том 1-2 - Лев Толстой

В продолжение скучного дня, во время которогокнязя Андрея занимали старшие хозяева и почетнейшие из гостей, которыми послучаю приближающихся именин был полон дом старого графа, Болконский несколькораз взглядывая на Наташу чему-то смеявшуюся и веселившуюся между другой молодойполовиной общества, всё спрашивал себя: «о чем она думает? Чему она так рада!».

Вечером оставшись один на новом месте, ондолго не мог заснуть. Он читал, потом потушил свечу и опять зажег ее. В комнатес закрытыми изнутри ставнями было жарко. Он досадовал на этого глупого старика(так он называл Ростова), который задержал его, уверяя, что нужные бумаги вгороде, не доставлены еще, досадовал на себя за то, что остался.

Князь Андрей встал и подошел к окну, чтобыотворить его. Как только он открыл ставни, лунный свет, как будто он насторожеу окна давно ждал этого, ворвался в комнату. Он отворил окно. Ночь была свежаяи неподвижно-светлая. Перед самым окном был ряд подстриженных дерев, черных содной и серебристо-освещенных с другой стороны. Под деревами была какая-тосочная, мокрая, кудрявая растительность с серебристыми кое-где листьями истеблями. Далее за черными деревами была какая-то блестящая росой крыша, правеебольшое кудрявое дерево, с ярко-белым стволом и сучьями, и выше его почтиполная луна на светлом, почти беззвездном, весеннем небе. Князь Андрейоблокотился на окно и глаза его остановились на этом небе.

Комната князя Андрея была в среднем этаже; вкомнатах над ним тоже жили и не спали. Он услыхал сверху женский говор.

— Только еще один раз, — сказал сверху женскийголос, который сейчас узнал князь Андрей.

— Да когда же ты спать будешь? — отвечалдругой голос.

— Я не буду, я не могу спать, что ж мне делать!Ну, последний раз…

Два женские голоса запели какую-то музыкальнуюфразу, составлявшую конец чего-то.

— Ах какая прелесть! Ну теперь спать, и конец.

— Ты спи, а я не могу, — отвечал первый голос,приблизившийся к окну. Она видимо совсем высунулась в окно, потому что слышнобыло шуршанье ее платья и даже дыханье. Всё затихло и окаменело, как и луна иее свет и тени. Князь Андрей тоже боялся пошевелиться, чтобы не выдать своегоневольного присутствия.

— Соня! Соня! — послышался опять первый голос.— Ну как можно спать! Да ты посмотри, что за прелесть! Ах, какая прелесть! Дапроснись же, Соня, — сказала она почти со слезами в голосе. — Ведь этакойпрелестной ночи никогда, никогда не бывало.

Соня неохотно что-то отвечала.

— Нет, ты посмотри, что за луна!.. Ах, какаяпрелесть! Ты поди сюда. Душенька, голубушка, поди сюда. Ну, видишь? Так бы вотсела на корточки, вот так, подхватила бы себя под коленки, — туже, как можнотуже — натужиться надо. Вот так!

— Полно, ты упадешь.

Послышалась борьба и недовольный голос Сони:«Ведь второй час».

— Ах, ты только всё портишь мне. Ну, иди, иди.

Опять всё замолкло, но князь Андрей знал, чтоона всё еще сидит тут, он слышал иногда тихое шевеленье, иногда вздохи.

— Ах… Боже мой! Боже мой! что ж это такое! —вдруг вскрикнула она. — Спать так спать! — и захлопнула окно.

«И дела нет до моего существования!» подумалкнязь Андрей в то время, как он прислушивался к ее говору, почему-то ожидая ибоясь, что она скажет что-нибудь про него. — «И опять она! И как нарочно!»думал он. В душе его вдруг поднялась такая неожиданная путаница молодых мыслейи надежд, противоречащих всей его жизни, что он, чувствуя себя не в силахуяснить себе свое состояние, тотчас же заснул.

На другой день простившись только с однимграфом, не дождавшись выхода дам, князь Андрей поехал домой.

Уже было начало июня, когда князь Андрей,возвращаясь домой, въехал опять в ту березовую рощу, в которой этот старый,корявый дуб так странно и памятно поразил его. Бубенчики еще глуше звенели влесу, чем полтора месяца тому назад; всё было полно, тенисто и густо; и молодыеели, рассыпанные по лесу, не нарушали общей красоты и, подделываясь под общийхарактер, нежно зеленели пушистыми молодыми побегами.

Целый день был жаркий, где-то собираласьгроза, но только небольшая тучка брызнула на пыль дороги и на сочные листья.Левая сторона леса была темна, в тени; правая мокрая, глянцовитая блестела насолнце, чуть колыхаясь от ветра. Всё было в цвету; соловьи трещали иперекатывались то близко, то далеко.

«Да, здесь, в этом лесу был этот дуб, скоторым мы были согласны», подумал князь Андрей. «Да где он», подумал опятькнязь Андрей, глядя на левую сторону дороги и сам того не зная, не узнавая его,любовался тем дубом, которого он искал. Старый дуб, весь преображенный,раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучахвечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого недоверия и горя,— ничего не было видно. Сквозь жесткую, столетнюю кору пробились без сучковсочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что этот старик произвелих. «Да, это тот самый дуб», подумал князь Андрей, и на него вдруг нашлобеспричинное, весеннее чувство радости и обновления. Все лучшие минуты егожизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом,и мертвое, укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованнаякрасотою ночи, и эта ночь, и луна, — и всё это вдруг вспомнилось ему.

«Нет, жизнь не кончена в 31 год, вдругокончательно, беспеременно решил князь Андрей. Мало того, что я знаю всё то,что есть во мне, надо, чтобы и все знали это: и Пьер, и эта девочка, котораяхотела улететь в небо, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шламоя жизнь, чтоб не жили они так независимо от моей жизни, чтоб на всех онаотражалась и чтобы все они жили со мною вместе!»