Жизнь мальчишки - Роберт Рик МакКаммон

сопровождая свои слова руганью, в то время как миссис Лезандер исполняла на пианино ту же самую песню? Но для чего, скажите на милость, миссис Лезандер нужно было играть на пианино, когда рядом с ней кто-то кричал и ругался?

Да, решил я. Вот именно.

Меня вдруг озарило.

Миссис Лезандер специально играла на пианино «Прекрасного мечтателя», чтобы заглушить крики и ругань. Оба попугая находились с ней в одной комнате, сидели в своих клетках. Вместе с тем казалось маловероятным, чтобы кто-то кричал и ругался там, где играла пианистка, прямо рядом с ней.

Я вспомнил голос дока Лезандера, доносившийся из вентиляционного отверстия его подвального кабинета. Док Лезандер позвал нас с отцом спуститься к нему, и мы отлично его услышали. Ему даже не было нужды подниматься по лестнице на несколько ступенек. Не для того ли миссис Лезандер весь вечер наигрывала первую же пришедшую ей на память мелодию, чтобы никто снаружи не услышал криков в доме? А пара попугаев в комнате все слышала и запоминала.

А что, если доктор Лезандер избил в своем подвале незнакомца бейсбольной битой, а потом удушил рояльной струной? Попугаи же могли все это слышать. Возможно, избиение продолжалось всю ночь, а птицы, взбудораженные этими жуткими звуками, до утра метались в своих клетках, теряя перья. А когда ужасное преступление было совершено, доктор Лезандер и его похожая на лошадь супруга вытащили из подвала нагое тело убитого и усадили за руль его собственной машины, укрытой до времени в сарае. После этого один из них поехал на своей машине к озеру, а другой повел следом машину убитого. Почему бы и нет? Предположим, в спешке никто из них не заметил, что одно из перьев зеленого попугая вылетело из клетки и застряло в складке плаща или в кармане. Поскольку у Лезандеров аллергия на молоко, их не было в списке клиентов молочника и они не могли знать, что в это же время на десятой трассе окажется мой отец!

Кто еще знает?

Ханнафорд?

Да, события могли развиваться именно так, вполне могли.

Но совсем не исключено, что все произошло совсем не так.

Случившееся могло бы стать хорошим сюжетом для очередной загадочной истории из сериала «Братья Харди». Все доказательства, которыми я располагал, — зеленое перышко мертвого попугая и наполовину сшитое лоскутное одеяло со швами, которые грозили вот-вот разойтись. Как быть, например, с немецкими ругательствами? Док Лезандер был голландцем, а не немцем. Кем был неизвестный? Что может связывать человека с татуировкой в виде крылатого черепа на плече и ветеринара из маленького городка? Швы расходились, лоскутки могли распасться.

Но все же оставались «Прекрасный мечтатель», зеленое перышко и «Кто еще знает?».

Кто еще знает что? Я чувствовал: это могло стать ключом к разгадке всей шарады.

Родителям я, конечно, не сказал ни слова. Когда сомнений не останется, я им все открою. А до тех пор, пока я не пойму, что готов к этому, буду держать рот на замке. Единственное, что я знал теперь наверняка, — среди нас живет совершенно не известный нам человек.

Глава 4

Крепость мистера Моултри

За два дня до Рождества в нашем доме раздался телефонный звонок. Мама сняла трубку. Отец был на работе в «Большом Поле».

— Слушаю? — сказала мама и услышала на другом конце линии голос Чарльза Дамаронда.

Мистер Дамаронд звонил нам, чтобы пригласить нашу семью на прием, который устраивала Леди в брутонском центре досуга в честь окончания строительства и предстоящего 26 декабря открытия Музея гражданских прав. Прием должен состояться в сочельник. Одежда повседневная. Мама спросила, согласен ли я пойти, и я ответил, что, конечно, согласен. Отца даже не пришлось спрашивать, потому что он все равно не пошел бы, а кроме того, он работал в сочельник: на склад пришли коробки с яичным коктейлем[37] и мороженая индейка, которую следовало принять и расфасовать.

Отец не имел ничего против нашего похода в Брутон. Когда мама сказала об этом, он не стал возражать — просто кивнул, а взгляд его был устремлен куда-то вдаль. Наверно, он видел большой валун на берегу озера Саксон. Вот почему мама, подкинув отца на пикапе утром в сочельник к «Большому Полу», вернулась домой, чтобы мы успели подготовиться к поездке в Центр досуга Брутона. Хотя парадной формы одежды не требовалось, мама велела мне надеть белую рубашку с галстуком. Сама она облачилась в нарядное платье, и мы отправились в Брутон.

Одна из интересных особенностей климата южной Алабамы состоит в том, что, хотя в октябре может здорово подморозить, а в ноябре выпасть снег, на Рождество погода в этих краях всегда стоит теплая. Не то чтобы как в июле, но не хуже бабьего лета, это точно. Тот год тоже не стал исключением. Свитер, который я надел, оказался совершенно лишним: когда мы добрались до красного кирпичного здания Центра досуга рядом с баскетбольной площадкой на Бакхарт-стрит, я здорово вспотел.

Красная стрелка указывала на Брутонский музей гражданских прав — выкрашенное в белый цвет деревянное строение размером с крупный жилой трейлер, пристроенное к Центру досуга. Белое здание музея было окружено красной ленточкой. До официального открытия оставалось еще два дня, но на парковке стояло много машин и чувствовалось сильное оживление. Приехавшие на машинах — в основном черные, но было здесь и несколько белых — проходили в Центр досуга. Мы с мамой пошли за ними следом.

В главном зале, где на стенах были развешены рождественские венки из сосновых шишек и стояла большая украшенная елка с красными и зелеными гирляндами на ветвях, пришедшие выстроились в очередь, чтобы расписаться в книге посетителей, которой заведовала миссис Вельвадайн. Гости наливали себе напиток цвета лайма из вместительной чаши. На столиках располагалось праздничное угощение: чипсы, соусы и маленькие сэндвичи, пара индеек, прожаренных до золотистой корочки и поджидающих, пока их разрежут, коротенькие колбаски и два увесистых окорока. Три последних стола оказались буквально уставлены яствами: торты, пудинги, пироги — всего вволю. Жаль, что отец не пришел сюда, хотя бы для того, чтобы взглянуть на это изобилие. Настроение царило веселое и праздничное, люди оживленно болтали и угощались под аккомпанемент двух скрипок. Обстановка была самая непринужденная, хотя присутствующие принарядились словно на бал. Преобладали костюмы и воскресные платья, мелькали белые перчатки и шляпки, украшенные цветами. В этой пестроте красок и богатстве нарядов даже павлин ощутил бы себя мокрой курицей. Собравшиеся гордились Брутоном и самими собой, это было ясно