Утерянное Евангелие. Книга 3 - Константин Стогний

— Сильные мира сего берегут свои тайны, — вслух сказал полковник.

Ему и в голову не могло прийти, что в ближайшее время этот гордиев узел развяжется сам собой. А все более интересные события и факты начнут всплывать прямо сегодня вечером…

На лакированной стене зазвонило переговорное устройство, по которому Короленко связывался с горничной прямо из бани.

— Марина, я же просил не беспокоить… Что случилось?

— Там какой-то старик у калитки. Бомж. Пьяный. Я его боюсь.

— Чего хочет? — спокойно спросил полковник, прожевывая кусок спинки копченого толстолобика и допивая пиво из бокала.

— Ва…вас.

— Бомж хочет меня? Я вообще не по бомжам, — усмехнулся офицер.

— Он шатается! Он сползает по калитке вниз. Ай! — взвизгнула Марина, и связь прервалась.

Короленко быстро встал из-за стола, пристегнул протез и, накинув легкую куртку, вышел во двор.

— Говорили дураку, возьми себе «вохровцев» на видеофон. Вот теперь сам иди и разбирайся, — ворчал старый спец, направляясь к калитке через морозный двор.

Открыв дверь, он почти на самом пороге увидел лежащего человека. Нет, это был не бомж. На фигурной мозаике тротуарного кирпича в позе эмбриона лежал старик и дрожал всем телом. На голове его была монашеская камилавка, а из-под легкой болоньевой куртки выглядывал чесучовый он.

— Помогите… Меня хотят убить… — еле слышно простонал старик.

Короленко посмотрел по сторонам — улица была пуста. Он нагнулся и с ловкостью, достойной восхищения, закинул старика на плечо здоровой руки.

— Марина, аптечку и нашатырь в баню, — скомандовал старый СБУшник в домофон и, войдя во двор, захлопнул за собой тяжелую калитку.

Ростовский князь Борис Владимирович принимал ванну в горячем источнике, пробивавшемся сквозь толщу гравия, гальки и песка на живописном берегу реки Альты. К природной купели подошла длинноволосая блондинка Лыбедь в серо-голубой тунике до пят. Она стянула ее с плеч, и льняная ткань соскользнула по ее телу к нежным босым стопам.

Борис любовался небольшими округлыми грудями юницы с маленькими башенками сосков, напряженными от прохладного сентябрьского воздуха. Девушка посмотрела на князя немного вызывающим взглядом и ступила в горячую воду, погрузившись по колено. Еще шаг, и вода поднялась ей по пояс. Блондинка упала в объятия двадцатишестилетнего мужчины.

Князь был женат на представительнице рода Гыокунгов, правивших бургундами, но жену свою — Гудрун — недолюбливал за то, что та редко мылась. А Лыбедь, чистоплотная и веселая наложница, была ему столь мила, что он даже взял ее с собой из Киева в поход на печенегов. Люди изменяют, просто чувствуя безудержное желание, но, оправдываясь, говорят партнеру, что тот невнимателен или не удовлетворяет их влечений.

Борис опрокинул блондинку на край купели и целовал девичьи груди, иногда отрываясь, чтобы поцеловать милую в губы, и опять возвращался к ее бесконечно обожаемым соскам. Лыбедь откинула голову, изнемогая от нежной ласки и бездонного счастья. Когда наслаждение стало совсем нестерпимым, она запустила пальцы в медовые кудри Бориса, подняла его лицо и поцеловала сначала в лоб, потом в нос и, наконец, в губы.

— «И если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя», — лукаво процитировала она Нагорную проповедь прямо в рот Борису, когда почувствовала его пальцы у себя между ног.

— Я спрашивал у Иисуса, он сказал, что не говорил такого, — так же в рот прошептал ей любовник и процитировал в ответ по-гречески: — «Эти добрые люди ничему не учились и все перепутали, что я говорил».

Греческий — его родный язык, ведь мать Бориса была византийской цесарицей. Но Лыбедь, будучи полянкой, не понимала греческого, однако ей и не требовалось понимать слова, она просто обожала голос своего возлюбленного князя. Юница тихонько застонала, когда он вошел в нее.

На пике восторженного блаженства любовники, отдаваясь друг другу целиком, не заметили, как высоко над горячей купелью на горном склоне появился лучник. И это был не Амур.

…Из груди женщины вырвался стон упоения. Ее мужчина! Она чувствовала его каждой толикой своего тела — его могучий торс, его прерывистое дыхание. Его вскрик, как клич страсти, пришедший из глубины веков, когда пращуры, может быть, в таком же диком крике извещали мир о зарождении будущей жизни… Этот возглас, как вестник апогея наслаждения, как… Вдруг Борис обмяк. Нет. Это был не крик страсти.

Лыбедь открыла глаза и увидела стрелу, торчащую из поясницы князя. С высокого склона к ним спускался крепкий, как бог войны, лучник в кожаных доспехах. Его лысая голова блестела на солнце, а бесстрастное лицо будто хотело сказать, что для убийцы не существует ни любви, ни жалости.

Крик ужаса женщины разнесся над рекой Альтой и улетел далеко-далеко. Может быть, за пороги, а может быть, рассеялся в этих облаках…

Тяжелораненый Борис соскользнул со своей любовницы и ушел под воду с головой. Однако женщина все же успела подхватить его и, сцепив зубы от нечеловеческого напряжения и вытянув тяжелое тело князя из воды, положила его левым боком на край купели. Пока Лыбедь барахталась в побагровевшей от крови воде, лучник спустился к самой купели. Женщина почувствовала себя невозможно беззащитной — голая, в яме с горячей водой… Она рефлекторно попятилась к кучке одежды, лежавшей на расстоянии вытянутой руки.

Князь в полубессознательном состоянии попытался перевернуться на спину и… стрела, торчащая чуть выше поясницы справа и каким-то чудом не задевшая жизненно важные органы, обломилась. Мужчина издал протяжный стон и лишился чувств.

Огромный, как гора, незнакомец схватил безвольно повисшую голову Бориса, вынул из ножен свой большой нож и поднес к горлу умирающего.

Пялясь на обнаженные груди киевлянки, он криво усмехнулся.

— Ижберн мне за это хорошо заплатит…

Он опустил взгляд на шею князя, чтобы режущее движение было точным, а усилие — верным.

Милое нежное лицо молодой женщины исказилось гневной гримасой, как у горгульи. Она выхватила из-под одежды князя тапр-окс, с диким визгом подлетела к лучнику и всадила ему лезвие между глаз. Тот откинулся на спину, два раза дернулся и замер.

…Еще раз Борис пришел в себя, уже когда сидел верхом на лошади, которую вела в поводу Лыбедь, возвращаясь в лагерь его дружины.

— Лыбедь, сердце мое… — успел вымолвить князь, но тут же схватился за правый бок. Сморщившись от невыносимой боли, он опять потерял сознание, упав грудью на конскую гриву…

* * *

Черный Камень Святого Климента — это все, что досталось Борису от сокровищ его отца, киевского князя Владимира. Но этот камень — знак того, что власть над Русью передается ему, старшему наследнику трона византийских цесарей Македонской династии. Никто не мог править в Константинополе, кроме него: у цесаря Василия Болгаробойцы не было ни жены, ни детей, а у Константина VIII рождались только дочери. О том, где находится заветный камень, дающий власть, не знал никто, кроме самого Бориса. Эту святую тайну так никто бы и не узнал, если бы не обстоятельства…