«Чувствую себя очень зыбко…» - Иван Алексеевич Бунин

создаются “агитационно-вербовочные кадры”, снова “уговоры” идти на большевиков – и полное неумение использовать даже те силы, что сами рвались на борьбу.

В Поволжье “организация вооруженных сил” была поручена Черновым 26-летнему офицеру Галкину. Этот правнук “русской революции” был возведен в ранг генерала и военного министра, а Лебедев, бывший морской министр Керенского, видавший море только потому, что в дни своей эмиграции пробирался иногда на русские военные суда для агитации, – в помощники этому “Правнуку”. Легко себе представить, какова была “организация”! К отбыванию воинской повинности призывали кого попало, без всякого толку, призванные митинговали, бездельничали, а гг. Черновы травили офицерство и подрывали в армии последний престиж его… Чехи потеряли Казань при первом серьезном натиске красных. Русские, воспитанные гг. Черновыми вышеуказанным способом и посланные на помощь чехам, оказались совершенно небоеспособными. А через два дня был потерян Симбирск, через месяц – Самара. И чехи, нагрузив на поезда и подводы все, что можно было захватить из казенных русских складов, двинулись дальше к востоку.

Провал чехов на Волге был одновременно и провалом их верных сотрудников эсеров. Они мнили себя “выразителями чаяний широких масс”, но на массы не подействовало ничто: ни аграрная программа Чернова, ни “пламенные призывы” Комитета членов Учредительного собрания. А чехи, проиграв Волгу, двинулись дальше, стягивая за собой богатейшую “военную” добычу. Поезда и склады их ломились от русского обмундирования, вооружения, продовольствия, обуви. “Металлы, разного рода сырье, ценные машины, породистые лошади объявлялись чехами тоже военной добычей. Одних медикаментов ими было забрано на сумму свыше трех миллионов рублей.

Чехи не постеснялись объявить своим призом даже библиотеку и лаборатории Пермского университета. По самым скромным подсчетам эта своеобразная контрибуция обошлась русскому народу во многие сотни миллионов золотых рублей…

Часть этой добычи стала предметом открытой продажи, часть была погружена в вагоны к отправке в Чехию. Чешский национальный комитет поднял перед союзниками вопрос об эвакуации всех чешских войск из Сибири. Мы подчеркиваем этот факт, ибо впоследствии главари чехов имели смелость утверждать, что чехи отказались от дальнейшей активной борьбы с большевиками только потому, что не хотели поддерживать власть Колчака. Между тем в описываемое время благополучно здравствовала директория, демократизм которой не подлежал сомнению…”

По странной случайности почти одновременно с получением “Дела России” мне пришлось говорить о роли чехов по отношению к Колчаку с одним видным эсером, ныне находящимся в Париже: он оппозицию чехов Колчаку, конечно, объяснил тем же самым, что и чехи: “Реакционностью сего истерического генерала”. Как видите, дело обстояло несколько иначе…

Дело было в том, что чехи грабили и спешили домой, а эсеры всё больше и больше проваливались в своей новой попытке властвовать и уловлять сердца народа (что особенно надо твердо помнить в наши дни, когда эсеры особенно громко говорят о всяческих недостатках “Колчаков, Деникиных и Врангелей”). Мобилизация, объявленная эсерами в августе, не дала никаких результатов. Крестьянский съезд, послушав сладкие речи “селянского министра”, разъехался, решив не платить податей и не давать солдат. Тогда в Уфе собралось знаменитое “Уфимское Государственное совещание” – Авксентьев, Брешковская, Минор, Зензинов, Вольский, Роговский, Климушкин (бывший волостной писарь) и т. д. Целый месяц шла партийная свара, тысячи листов бумаги были застенографированы – наконец согласие вылилось в избрание “директории”, “во временную уступку сибирской реакции”. Но и после этого в Уфе все еще длились митинги и разложение масс. Самара пала, “Комуч” бежал, чехи открыли фронт, а в Уфе новая керенщина шла вовсю; Уфу уже эвакуировали, и беженцы платили бешеные деньги за места в вагонах… Наконец, в специальном поезде, с огромным штатом в несколько сот “партийных работников” и с несколькими десятками миллионов из Уфимского казначейства эсеры отбыли в Омск…

Что было дальше? Чехам со своей огромной добычей надо было выбраться домой, но Колчак не выпустил бы их без осмотра. А эсерам нужна была власть. И они, конечно, хорошо учли слабое место совсем разложившихся чехов и заключили с ними союз для совместных действий против Колчака… Знаменитый меморандум, выпущенный иркутским штабом чехов в декабре, после омской катастрофы, меморандум, полный высоких слов о “свободе русского народа, есть произведение вполне лживое и лицемерное…”

Таковы отрывки этой страшной для России и поучительной истории…

Самогонка и шампанское

Народ, народ, народ… Нужды народа, идеалы народа, душа народа… “Дело народа” и “Власть народа”, “Воля народа”.

Пришла великая война. Чего только не врали мы о народе, о его патриотическом подъеме! Ведь это уже потом стали мы повторять ходячий анекдот:

– Нам что ж, мы вятские, он, немец-то, до нас не дойдет…

А раньше что мы пели?

Народу принадлежит старинная пословица:

– Из нас, как из древа – и дубина, и икона.

Была старая армия, была дисциплина, страшное сознание, что нельзя не покоряться государству, отечеству, власти – и была икона.

Но те, что сидели дома, в деревне, были, конечно, довольно-таки равнодушны, только поддакивали:

– Конечно, наша возьмет! Где же такая сила, как у нас? Говорят, будто и француз на нашего (т. е. на царя) колебается, ну, да и с французом справимся…

И неплохо сказал мне однажды один старичок-мещанин:

– Что их слушать? Все врут спросонья! Нет, для войны нужна смекалка и невры хорошие. А у нас в головах мухи дерутся (он сказал, конечно, не “дерутся”, а иначе) и кишка слаба, нетерпелива, а потом и в кусты, надоело, ну его к черту…

В Англии, во Франции стали выходить тогда книги о русской душе, так они и назывались: “Душа России”, – а в то же время я видел однажды какой-то английский журнал и в нем такую картинку: много снегу, на заднем плане – маленький коттедж, а на переднем идущая к нему девочка, в хорошенькой шубке и со связкой учебников в руке; и коттедж этот, как оказалось при ближайшем рассмотрении, изображал русскую сельскую школу, а девочка – ученица этой школы, и имела эта девочка, как гласила подпись под картинкой, престранное для девочки имя:

– Петровна!

Думаю, что недалеко были и мы от такой же Петровны.

Как черпали мы тогда наши познания о народе, о его “воле”, о его душе? Помимо газет, вравших несудом, еще и посредством общения с народом, а общение это было примерно такое:

Поздней ночью, едучи из гостей или с какого-нибудь заседания на извозчике по улицам Москвы или Петербурга, спрашивали, позевывая:

– Извозчик, ты смерти боишься?

И извозчик машинально отвечал дураку барину:

– Смерти? Да чего ж ее бояться? Ее бояться нечего. Двум смертям не бывать…

– А немцев – как ты