Тайна Агаты Кристи - Мари Бенедикт

Я провела пальцем по фигурке собаки, которую особенно любил папа, и осознала, насколько по-иному смотрится эта фарфоровая собачка, когда ее ласкает рука с обручальным кольцом, в сравнении с той же статуэткой, когда ее каждый вечер гладил ничем еще не украшенный палец двенадцатилетней девочки. Я разглядывала эту руку – руку женщины, ожидающей, когда же начнется настоящая жизнь.

– Агата, это ты? – разнесся по Эшфилду родной голос.

– Да, мама! – откликнулась я и направилась в заднюю часть дома.

– Ну как прошел день, дорогая? – Звук ее голоса усиливался по мере того, как я приближалась к солнечной веранде, где мать с бабушкой проводили почти все дни, сидя бок о бок в мягких креслах, – два полуинвалида, и каждая делает вид, будто сиделка здесь именно она. Застекленная веранда продувалась насквозь, но они обе всегда предпочитали ее другим комнатам, стараясь не упустить ни единого луча света, словно пара тропических птичек.

Я выглянула из-за угла, и – да, все как я себе и представляла.

– Правда, милая, расскажи нам, – поддерживает бабушка своим дрожащим голосом, поворачивая ко мне морщинистое лицо. Катаракта почти лишила ее зрения, и она наклоняет голову на звук моего голоса.

Мне захотелось поставить свое кресло между ними и свернуться на нем, как котенок. Или как маленькая девочка. Но вместо этого я села напротив и спросила:

– Поведать ли мне вам о ядах, что разносила я сегодня?

Тетушка-бабуля прыснула после моей театральной реплики, даже мама немного хохотнула. Истории о том, как мне приходится иметь дело со смертельными жидкостями и порошками в аптеке – при том, что риск на самом деле минимален, – создавали ощущение ненастоящей опасности, и она щекотала им нервы, не вызывая при этом настоящего страха, сопровождавшего разговоры о войне. Ведь мой брат Монти, который долгое время жил – и далеко не по средствам – в Африке, проматывая чужие деньги, занятые якобы на постройку судна, – так вот, он сейчас вернулся в армию, и теперь мы все трое постоянно тревожились за его жизнь.

Они смотрели выжидающе, и меня вдруг поразило, насколько они похожи друг на друга. Может, это игра света? – подумала я. Ведь они – мать и дочь не биологически, а только юридически, хотя кровное родство у них имеется. Тетушка-бабуля удочерила маму еще совсем маленькой девочкой, когда ее биологическая мать, младшая сестра тетушки-бабули, которую мы называли бабуля Б, переживала очень трудные времена. После смерти мужа бабули Б, морского капитана, никакой пенсии ей не полагалось, и пришлось жить одной с пятью детьми на руках. Тетушка-бабуля была замужем за зажиточным вдовцом с детьми, но общего ребенка им завести не удалось, и она предложила сестре отдать кого-нибудь из детей в их семью на воспитание. Бабуля Б выбрала маму, единственную дочь. Ощущение, что ее бросили, у мамы так до конца и не прошло, рана не затянулась, даже когда, выйдя замуж за пасынка тетушки-бабули, моего папу, она стала жить обеспеченнее, чем братья.

Все превратившись в слух, мама с бабушкой ждали подробного отчета о моем рабочем дне. В прошлом году я ушла из сестер милосердия и работала в аптеке после того, как тяжелый грипп приковал меня к эшфилдской постели, сделав временно нетрудоспособной. Выздоровев, я узнала, что моя давняя подруга Эйлин Моррис держит аптеку, и она взяла меня к себе; заработок там был выше, а рабочий день – короче, оставляя больше времени для помощи по дому, что немаловажно, поскольку за год до того к нам в Эшфилд переехала тетушка-бабуля. В работе, поначалу выбранной из-за ее удобства с распорядком, обнаружились уникальные преимущества. Я влюбилась в науку и в подспудную опасность аптечного дела.

– Утро началось с заказа от врача на раствор Донована, – приступила я к рассказу, – для раненого солдата, больного диабетом. Этот препарат содержит высокий процент мышьяка, который, как вам известно…

– Весьма ядовит, – перебила мама. – Но я же надеюсь, Агата, ты была осторожной?

– Я всегда осторожна, – заверила я и похлопала ее по руке. – Но когда я закончила со своим препаратом, то заметила, что фармацевт, который занимался раствором для свечей, ошибся с десятичной запятой в весе главного ингредиента. Готовые свечи получились бы ужасно токсичными.

Тетушка-бабуля потрясенно приоткрыла рот, а мама спросила:

– И как же ты поступила?

– Укажи я на ошибку впрямую, фармацевт принялся бы отнекиваться и выдал бы порцию опасных для жизни свечей. Поэтому я сделала вид, что споткнулась, и уронила весь поднос со свечами на пол.

– Гениально, дорогая! – воскликнула мама, хлопнув в ладоши, и я насладилась лучами домашней славы. Работа в аптеке монотонна, дни там тянулись медленно, и инциденты, подобные сегодняшнему, вкупе с моей собственной фантазией скрашивали тоскливые часы безделья в ожидании заказов. Но мне и в голову не приходило жаловаться на скуку военного времени, когда большинство людей жило перед лицом невообразимой опасности.

Тетушка-бабуля тоже захлопала.

– И что же это за мелкий фармацевтишка такой?

– Да, бабуля, ты нашла правильное слово. Это мелкий человечек с эго и защитными реакциями мелкого человечка. Но ему присуща одна нетрадиционная черта – легкая склонность к острым ощущениям.

– И в чем же она выражается? – перебила меня мама.

– В первую же неделю нашего знакомства он поведал, что носит в кармане смертельную дозу кураре. И признался, что ему это нужно ради ощущения власти.

Было заметно, как маму передернуло, а бабушка, прицыкнув, произнесла:

– Вряд ли я когда-нибудь пойду к нему со своим рецептом.

Свое новообретенное – и давшееся с большим трудом – знание лекарств и ядов я считала одним из самых интригующих плюсов аптечной работы. Сначала мне пришлось сдавать серьезный экзамен в Ассоциации фармацевтов. Несколько месяцев я проводила все уик-энды в занятиях с репетиторами-химиками, повторяла за фармацевтами технические приемы изготовления препаратов, зубрила целые тома по медицине и заучивала наизусть различные системы измерения. Я не посмела бы ставить свой опыт вровень с опытом настоящих образованных фармацевтов, но определенно узнала достаточно, чтобы считаться опасной.

Мать и бабушка всегда стояли на моей стороне и беззаветно меня поддерживали – так почему же мне так упорно не хотелось обсуждать с ними свою вторую работу, которой я предавалась в аптеке, когда мы часами сидели без дела, ожидая заказов от врачей и больниц? Почему я не могла решиться рассказать им, что написала роман? И не просто роман – за прошедшие годы я бралась за несколько романов и один из них даже завершила причем, они обе это знали и всячески поощряли мое занятие, – а роман вполне конкретный – детективный.

Может, дело было в истории замысла этой вещи? Мне нравилось думать, что вдохновение являлось ко мне исключительно из рядов склянок с ядами на аптечных полках и питалось знаниями о том, как их можно тайно применить для убийства, но на самом деле первопричину следовало искать в том вызове, что когда-то бросила мне Мадж. Я была полна решимости доказать своей самонадеянной сестрице, что она ошибается, что я могу сочинить историю с неразрешимой тайной. Элегантные, обманчиво соблазнительные пузырьки на полках – хитрые изгибы их силуэтов с ярким разноцветным содержимым – лишь раздували из искры пламя; в моем распоряжении – и буквально, и фигурально – имелись все необходимые орудия, чтобы ответить на вызов. Пожалуй, именно потому я и не решалась рассказать маме о романе – мне не хотелось, чтобы она поняла про сестринское соперничество. У нее никогда не было сестер, и она отчаянно желала видеть, как мы с Мадж любим и поддерживаем друг друга.