Страх (сборник) - Валерий Белкин

– Завтра будет еще жарче, видишь, какое небо… Вот и сгорю… Ладно, Ларс, спасибо за заботу, – шутливо поклонился, вздохнул. – У меня иногда такое ощущение, словно я сам себя чего-то лишил.

– И чего, если не секрет?

– Многого, звона колокольного по утрам и вечерам, заиндевелых вечерних окон в домах, лесов дремучих, полян ягодных и троп грибных, гор…

– Поэт, читай поменьше!

– Да нет, просто я отрезал часть жизни.

– Ты можешь поехать туда на две-три недели, купи в две стороны билет.

– Да нет, – Вильгельм смутился.

– Ох и язык у вас: так «да» или «нет»? Я тоже когда-то думал, что все на время, а оказалось, навсегда.

– Что именно?

– Я же сказал – все! Деньги, жена, работа, семья… все. Все оказалось нужным, мой друг, все, – и по-русски выругался.

Вильгельм хотел спросить «А зачем?», но не посмел. Ларс поднялся и тихо произнес:

– Пора.

По аллее шли две молодых женщины. Вокруг их стройных тел причудливыми волнами развевались черные тонкие длинные платья.

– Люблю я тебя, Виля, люблю, стал как русский, перекладываю свои проблемы на плечи других.

– Да нет, мы не перекладываем, мы тепло друг другу отдаем, человек страдает от холода…

– Виля, сдержанность, сдержанность – это мужское.

– Опять спорить? Я тоже очень ценю тебя.

– Давай без этого.

Медвяный запах липы сгустился, казалось, можно развести руками.

– Ларс, признайся, за кем или за чем ты гонишься?

Ларс оторопело посмотрел, нахмурился, затем, вспомнив, облегченно рассмеялся:

– Цветущая вишня! Ну и зануда ты, немец, я уж и забыл о той нелепице…

Они обнялись, троекратно по-русски расцеловались и направились к стоянке.

Ларс уехал, а Вильгельм все стоял и смотрел. На противоположной стороне улицы заметил странного старичка в обвислых штанах и в пиджаке с чужого плеча. Длинные седые волосы спадали из-под надвинутой на глаза кепки. Было сложно понять, что он делал, беспрестанно перебирая ногами на одном месте. Увидев невдалеке на остановке автобус, Вильгельм понял – старичку нужно успеть на посадку. Не дай Бог, опоздает и останется. И он, старый и дряхлый, спешил, как ему казалось. Дрожали руки, тряслась голова, но спешил. Водитель автобуса терпеливо ждал. Никто из прохожих не пытался помочь, поддержать, догадались, что унизят мужчину.

И Вильгельм постиг чудную истину.

Куда ни взгляни – всюду жизнь.

Красивая, умная, добрая. Ну как не восхититься! И едва не заплакал от нежности к ней, к жизни, текущей в нем и вокруг него.

И поспешил домой к жене, к сыну.

Сын

Жена отсутствовала. «Вот и хорошо, соберусь с мыслями», – обрадовался он. И, услышав громкий разговор в комнате сына, с неприязнью узнал голос Яна.

«Опять этот здесь», – шагнул к дверям, остановился.

– А ты не проверял, как у нее?

– Это что, так важно? – Грегор смущенно захихикал.

– Он что у тебя краником для водички служит?

Боль за сына, гнев оскорбленного отца, зависть, ревность могли разорвать, и Вильгельм вошел. Ян не удивился, склонил голову, вежливо проронил:

– Мы тут беседуем о сексе, тема довольно интересная.

– Как ни называйте, но у вас пока это просто похоть, – хмуро обронил Вильгельм.

– У твоего папы терминологический атавизм.

Грегор вскинулся на кресле:

– Интересно, пап, а как ты относишься к оргазму? Отец выставил руки ладонями вперед.

– Сын мой, куда тебя несет, где ты нашел этого, – брезгливо кивнул в сторону Яна.

– Ну зачем вы так, вы же любите свою жену, не так ли? Не думаю, что вы только шепчетесь.

Редкая щетинка усиков настороженно ждала ответа, черные голодные зрачки за стеклами очков враждебно сузились.

Вильгельм вспомнил:

– Крыса, точно, крыса, Боже мой, как же я раньше не понял!

– Какая крыса, пап, ты болен?

– Да нет же…

Ян улыбался.

– Сынок, у нас в Сибири дорога в сортир шла мимо сарая, я страшно боялся туда ходить, там всегда поджидала крыса, она сидела и пожирала меня глазками, зараза такая. Так я за бабушкой бегал, спасала от грызуна.

– Кто дал вам право так со мной разговаривать!? – роняя тяжело слова, проговорил Ян.

– Вообще-то, лично тебе я ничего не сказал.

– Кто дал ТЕБЕ право, – сорвался Ян.

Взрывной волной отбросило Вильгельма, перестал видеть, понимать. Тот же тон, беспощадный, жесткий, сметающий все на пути, те же слова – и вырвался стон.

– Пап, ты чего, ты чего?

– Ничего, будь добр, проводи гостя.

Ян поднялся сам и уходил.

– Сиди, – бросил Грегору, – успокой папеньку.

А его мальчик сник, лицо потускнело, глаза наполнились слезами, он не двигался…

Вернувшаяся жена что-то долго рассказывала о новых знакомых у Изольды, правозащитников из России. Старенькие, очень умные, много, много говорили. Изображая то недоумение, то восторг, то сочувствие, он не слушал.

Среди ночи проснулся от каверзного сна.

В полумгле-полусвете стоял он в непонятном возрасте на асфальте. Мимо проходил духовой оркестр и играл траурный марш. Катафалка с гробом усопшего не было видно, вероятно, уже провезли. За музыкантами во всю ширину дороги трусцой бежали свиньи, черные, серые, розовые… Замыкала процессию странная пара: хряк взобрался на молодую свинюшку, у которой ряд напряженных сосцов свисал до самой земли, и нетерпеливо ерзал на ней. Медленно, не нарушая собственного ритма, двигались они за стадом…

«Что за сон, к чему бы это», – подумал с тоской. Бабушка утверждала, если не ошибается, что рыбы снятся к болезни, а свиньи – к дурным слухам, к стыду.

Вспотевший, поднялся. На балконе ждала ночь, беззвездная и глухая.

Видимо, у человека осознание постыдности содеянного приходит с годами, если, конечно, приходит. Много ли он понимал в пору своего младенчества. Вот стоит, совершенно голый, перед молодой женщиной. Она сидит высоко на столе, свесив ноги, тщательно трет пальцами ему шею и грудь, проверяя, насколько чисто тот помылся в душе. На ее лице блуждает улыбка… Или улыбку женщины придумал сейчас, на балконе…

Пятый класс закончили, родители устроили детишкам поездку на неделю к озеру. К их учителю присоединилась одна из мам. Она-то и проверяла на «вшивость» мальчишек. Он, и не только он, кучерявился черными кудряшками. Виля прилежно задирал подбородок, стараясь убедить чужую маму, что чист, что не надо гнать вновь под воду…