Габи - Светлана Беллас

Он не мог оторваться от заполняющих им листов бумаги, писал, читал, рвал, вновь писал. Габи с ребенком на руках ходила по комнате, собирала за ним мусор и сыну, назидая, говорила, – Вот, малыш, наш месье Гюго – неряха, ты не будь таким, как он. Твой дедушка граф. Значит, ты просто обязан быть аккуратным, не жить, как простой крестьянин, который не уважает написанное, скручивает сигарки, чтобы потом в дым слово Божье превращать. Она собирала, разглаживала, мятые листки и прятала в юбки, в которых она по-прежнему ходила по дому. Малыш, улучив момент, взявшись за лист, мусолил во рту, рвал, плакал, когда им давился. Тогда она от страха переворачивала ногами вниз и трясла, как котенка, приговаривая, – Нет, ты не графчонок! Ты рабчонок! Плебей! Нет в тебе ценностей, значит, ты пошел в моего отца, Яноша, тот не умел, даже читать. Тут, же обнимала, целовала и с любовью говорила, – Ёй! Ты у меня самый, самый! И будешь, как папа писать. Малыш в этот момент, чаще всего писал, она, изумленно кричала, – Ёй! Не писать, а писать стихи, романы! Малыш улыбался. В этот момент, обычно, за ними искоса наблюдал Гюго, продолжая кропать пером, улыбнувшись, говорил, – Ну, весь в папу! Писака! Писун! Все смеялись. Счастье жило с ними рядом.

Ясное утро внесло радость. Небо было, уже голубым и чистым, его окаймляло лучи яркого, пышущего жаром солнца. Габи несла на руках маленького Вики, закрывая от постороннего глаза своей шалью, она казалась Мадонной. Она вошла в Собор Парижской Богоматери. Величие его так потрясло. Она оглянулась, словно очутилась в ином мире, так было торжественно у нее сейчас на душе. Она осматривала, стараясь запечатлеть это момент – торжества, любви и счастья. В центре стояли сидения, тем порядки строгости, вдоль стен были видны ниши, словно маленькие часовни, которые ждут каждого, кто войдет в их тайны, внося свои откровения. В одной из ниш был виден крест, который говорит о чистоте помыслов, ему поклоняется, всяк входящий христианин. Габи подошла к нему приложила пальцы к губам, перекрестилась, сделав несколько шагов, замерев дыхание, встала перед иконой «Гваделупской», ее лицо осветилось, она была счастлива, находясь перед святыми с младенцем на руках. Подошла к открытому алтарю, навстречу ей уже спешил священнослужитель. Габи молилась, сердце ее, кажется, раскрылось для торжества, радости, любви. Священнослужитель подошел к ней, строго спросил, – Вы хотите окрестить дитя? Она кивнула. Он посмотрел на нее, спросил, – А, крестные? Она просто, тихо, сказала, – Их у нас нет. Если можно, то будьте Вы его крестным отцом. Священнослужитель оглянулся назад, кивнул, в стороне стоящему помощнику. Тот все понял, через минуту тот вынес стол и купель. Она стояла, впитывая полной грудью запах величия. Священник провел обряд омовения, провозгласил его, Вики – Сыном Божьим. Габи плакала от счастья. Ее сын, стал настоящим Христианином. Обряд был завершен. В храм стали понемногу подтягиваться прихожане. Уже на выходе из Собора Парижской Богоматери, она оглянулась, по лицу пробежала улыбка. Она счастлива! Приоткрыла шаль и поцеловала в щеку своего сына. Она была переполнена благодарностью. Благодаря близости с Господом, его милости, она прощена, снят грех, как с недостойной, предстала пред миром Матерью. Выйдя на улицу, она услышала звуки органа, они наполняли небосвод, обойдя Собор с младенцем на руках, со спокойным сердцем и душой, осторожно спустилась к Сене. Красота и величие Парижа ее повергали, как чистое и наивное дитя, которое все, еще, как бы пребывало в ином мире – сказок и чудес. Незаметно она подошла к дому, где они жили с Гюго. Его экипаж стоял у подъезда. Она поднялась в свою квартиру. Открыла дверь, вошла. Виктор стоял у окна, злой, он ей с негодованием сказал, – Где ты была? Я, же тебя просил не выходить днем в город, тем более без меня. Сейчас это не безопасно. Габи на него посмотрела с улыбкой, в порыве души произнесла, – Ты переживал за меня? Глаза Гюго загорелись от злости, он вскользь бросил, – Не только за тебя, но и за сына. По городу ходит разный сброд, и не знаешь, что кто-то, что может выкинуть. Пестрый народец на улицах. Не дай Бог! Он показал ввысь указательным пальцем. Вспомни о поджоге кибитки. Габи задумалась, уже немного опустившись с небес на землю, с грустью произнесла, – Да! Я знаю! Но мне так хотелось, именно сегодня познакомить поближе нашего сына с Господом. Она с гордостью выпалила, – Теперь он христианин! Гюго тяжело вздохнул, сказал, – Это конечно хорошо! Его глаза потеплели, он подошел к Габи, обнял, поцеловал в лоб, сказал, – Я переживаю. Сейчас происходит столько перемен в одночасье. Он взял сына на руки, посмотрел, с улыбкой сказал, – ну, здравствуй, Христианин!

Политика правительства «Реставрации», до такой степени в эти дни была реакционной, она поднимала верхний слой общества, утверждая их самодостаточность, закапывая все глубже и глубже реформы, экономические гарантии для простых смертных, которые шли на мятежи, чтобы отстаивать свои права. Усилению недовольства способствовали иезуиты, что пригрелись при Дворе, в каждом министерстве, в администрации, школах. В стране был настоящий балаган, засилье эмигрантов, которые внедрялись на службы во все щели, как «Тараканы пруссаки». Они отстаивали свои места под солнцем. Кругом была круговая порука. Их противостояние было сильнее лени исконных Парижан, которые не желали не во что вмешиваться. Те в свою очередь брали окрестности в свои руки, желая быть Божками на тех обильных плодородии землях, что практически стояли сейчас бесхозными. Страна делилась, как и власть. Разруха, хаос, безвластие, вернее сказать, слабая власть. Дали то, к чему подошли. Назревавший кризис, явивший себя в 1826 г., просто к 1829-30 годам поверг в депрессию. Отчего произошла безработица, неурожай. В деревнях голод, нищета. Народ стал подтягиваться в города. Подземный Париж разрастался колонистами бомжей. Это довлело на все общество, которое не находило единения. Начался рост бунтов, мятежей. Назревала революционная ситуация. И вот тогда началось всплытие на поверхность – крикунов из новой оппозиционной либеральной буржуазии. Они собирали голоса избирателей, обещая им – равенство, братство, в первую очередь самоуправления. Их борьба была сведена с клерикальным засильем, ограничениям прав, в том числе и в печати. Все попахивало тем, что оппозиция стремилась превратить Францию в буржуазную Монархию, уже в 1827 г., массовость голосов разыграла по нотам выборы, Король Карл X дал отставку ультрароялистскому Кабинету Министров графа Виллеля. Созданное правительство графа Мартиньяка, плавало на волне, чтобы не «утонуть» между двумя берегами, такими, как крупная буржуазия и дворянская аристократия. А вот «рекой» был народ. Течение было непредсказуемо. Дележ «двух берегов», не нашел компромисса в августе 1829 г., правительство в очередной раз, вновь сменилось во главе с графом Мартиньяком. Король отдал все «узды правления» ультрароялисту, своему другу, долгие годы жившему в эмиграции, Князю Полиньяку. Дележ был «рваческим», все посты заняли крайнее монархисты. Это вновь вызвало недовольство во Франции. Либеральные газеты просто били в колокола. Было поднято общество, печать просто играла на патриотизме. В начале 1830 г. газета «Националь» просто кричаще выступала в своих агитационных статьях о низложении династии Бурбонов, Орлеанов. Сработал средний слой – мелкой буржуазии, оживилось подполье. Волна – подпольных республиканских групп и карбонарских вент. Опять недовольство правительством, опять вне власти. Король, как мог, удерживал власть Полиньяка. Опять смена власти «полярная» схема. Вновь либералы и конституционные монархисты пришли к власти, опять политические махинации и разборки, не дающие вздохнуть народу, который устал, и уже казалось, был к политическим играм равнодушен. Карл X, решил расправиться с оппозицией, подписал указы «Ордонансов Полиньяка» о роспуске новоизбранной палаты, произведя отсев, ставя в приоритет только буржуазную верхушку, дворянского происхождения, ущемлялись права печати, слова, таким, же образом. Допуская к власти родовую элиту. Это говорило о новом государственном перевороте. Революционная ситуация назрела. Опубликование ордонансов вызвало шквал эмоций. Все средства печати, особенно «Националь» пестрела агитацией – оказать достойное сопротивление правительству. Уже, 26 июля, начались столкновения между Парижанами и полицией, способствующие к дальнейшим стычкам, было взято в руки оружие. 28 июля началось восстание, баррикады были на каждом шагу. Это, уже было настоящей революцией. А движущей силой предстал народ и обиженная мелкая буржуазия. 29 июля взят с боем Тюильрийский дворец, над ним подняли вновь трехцветное знамя (знамя 1789-94 гг.) свободной Франции. Карл X в пользу своего внука графа Шамбора, бежал в Англию. 31 июля депутаты палаты (орлеанисты) потребовали передать корону Герцогу Орлеанскому Луи-Филиппу. Опять новая «шапка Короля», дележ власти и приоритетов, опять нищета, страх, равнодушие и как альтернатива – власть «Подземного Парижа». Улицы пугали мрачностью.