Габи - Светлана Беллас

Волна любви, кажется, с головой накрыла Гюго. Он все дни проводил рядом с Габи и сыном, торопил час, чтобы скорее наступили сумерки, и можно было бы отдаться страсти, которая в нем кипела лавой. Он просто, вдруг, постиг чувство настоящей любви. Его Габи, скорее предстала перед ним, той маленькой феей не похожей не на кого из тех с кем его сводила до этого жизнь. Маленькое очарование! Как он называл ее в сердцах. Она была такая разная – строгая и невозмутимая к столь лестным словам в ее адрес с его стороны и вспыльчивая, тогда, когда не слышала их, сгорая от ревности, упрекая, что он к ней равнодушен, и быть – может, уже отдал свое сердце другой, вспоминания его внимание по отношению к другим дамам. Тогда ее глаза наливались кровью, дыхание было горячим, она метала искры из глаз, что сжигали дотла душу. В этот момент Гюго мучился. Она сводила его с ума. Это было совсем иное чувство, которое его ломало и созидало и оно не шло в сравнение с теми пылкими отношениями между ним и Адель.

Его ранняя женитьба в 20 лет, что пробудила в нем мужское начало, была лишь прелюдией к той страсти, что так жжет его. Как-то, даже глупо вспоминать, а тем более бравировать тем, что в свою брачную ночь он имел Адель несколько, если не сказать, рекордное количество половых актов. И больно констатировать тот факт, что его Адель была просто измотана постоянными беременностями, за восемь лет у нее их было, как пальцев на руке. Она просто ненавидела себя в тот период, само слово «любовь», теперь в ней вызывало тошноту. Виктор, щадя жену, в последний год, уже не прикасался к ней, как к женщине. Ее отвращение передавалось и ему. Глядя со стороны на Адель, «домовитую клушу», ему, уже ничего не хотелось от нее, если только покинуть их дом на некоторое время, чтобы соскучившись, по возвращении найти общую тему для разговора.

С Габи все было по-другому. Она отдавалась ему беспрепятственно, в той голой откровенности. И он искоса рассматривал ее, вожделея ее своей неистовой плотью, поглощая ее своим мужским любопытством с головы до ног. Эта волна любви его созидала, как мужчину, которому ее подарили небеса в исцеление души. Его сердце сладко ныло в истоме. Пыл, которым он был обожжен в начале их отношений, лишь подогревал его, словно в нем, где-то в глубине, варилось колдовское зелье от всех – всех болезней на свете. Габи предстала колдуньей, которая лечила, как от проклятий, так и от нелюбви. Она была его учительницей в их взаимоотношениях, в том ярко выраженном диком сексе. До этого он явно не изведал любви, да и страсти, как таковой. То, что было раннее, скорее нечто похоти. Так и сейчас, она, его, крошка Габи, спала с ним рядом на их большой кровати. Вымученная кормлением сына, она лежала в расстегнутом лифе, пропитанным насквозь молоком. Запах грудного молока манил взять в очередной раз это милое дитя. Гюго с нежностью поцеловал щеку, приподняв спящую Габи сильными объятьями, начал целовать. Эти поцелуи были холодные, спросонья Габи отвечала на них, вероятно думая, что это происходит во сне. Он ее брал, как мимолетное видение, боясь, что оно сейчас вот-вот упорхнет из его рук. Она металась, как мотылек, которого жжет пламя горячей свечи, где-то в подсознании ею отмечалось, что это все, ж сон, поэтому абсолютно не пугало. На ее губах блуждало тенью – наивное, чистое, подобия улыбки ангела. Это привело Гюго в очередной экстаз. Взяв Габи несколько раз, он аккуратно положил ее голову на подушку, помассировав себе руки, что затекли от перенапряжения, лег с ней рядом, принимая ее сон с полным удовлетворением. Еще один стакан – любви был выпит им до дна. Запечатлев умиротворенность сна Габи и малыша, он отвернулся и резко заснул. За окном грезился рассвет.

Новый день вносил покой, что делал его спокойным и правильным. Казалось, что ничто не может омрачить их жизнь, день сплачивал воедино маленькую семью.

Утром спросонья, как и всегда, Габи бежала на кухню, где уже хозяйничал Виктор. Он варил кофе, и запах от него просто обволакивал каждый свободный сантиметр воздушного пространства в их жилище. Малыш этого явно еще не понимал, он спал как обычно поутру крепким сном.

Габи подошла к Гюго со спины, крадучись, как кошка. Он, стоя к ней спиной, довольно уверенно нарезал французскую булку, щедро намазывал на каждый кусок обильный слой варенья. Она, обняв его за шею, обдав теплом тела, приятно удивила утренней лаской, от неожиданности, он выронил нож, повернувшись, увидел перед собой Габи, растрепанную, в мокром лифе, ее глаза сияли. Она смотрела на него, словно видела впервые, в глазах читалось, что ей хочется вот сейчас его очаровать. Сняв пальцем с булки, слой варенья, она поднесла его сначала к своим губам, потом к его, это дало импульс к вновь рожденному желанию, обладать этой самоуверенной девочкой – женщиной. Он взял ее на руки, она, как лиана обвила его сильное тело. Гюго наотмашь рывками сбрасывал с нее одежду на пол, сделав шаг вперед к столу, машинально сбросил все стоящее на нем, положил на него Габи, поедающую его взглядом, брал ее неистово, крича, стоная, как раненный в сердце зверь. Его крик разбудил малыша, тот из глубины соседней комнаты испуганно плакал. Габи лежала в коконе из своих волос, Гюго, как в джунглях находил пахнущие молоком груди, высасывал молоко, ревниво боясь, что оно достанется его сыну. В очередной раз малыш заплакал, и это привело Габи в чувства. Она, приподнявшись на локтях, отрывая от груди Гюго, как разбалованное дитя, со злостью посмотрела, так, что он почувствовал в душе ее колкий взгляд, внутри у него похолодело. Она вырвалась и побежала в комнату к сыну. Гюго стоял, опешив, машинально поглощая языком с губ остатки грудного молока. Это была в очередной раз его Габи – непредсказуемая во всем, всем этим она поддерживала в нем мужское любопытство, что не имело конца. Словно очнувшись от бури страстей, нагнувшись, он поднял с пола булку с вареньем. Стал заглатывать ее, не отрывая взгляда от двери, слушая плач сына. Это его стало, как ревнивца раздражать. В голове мелькнула отрезвляющаяся мысль, что все повторяется, как и в отношениях с женой, а в носу еще стоял запах грудного молока, он был ведом им. Не раздумывая, Гюго выбежал из кухни. На ходу оправляя на себе одежду, мимоходом сняв накидку с вешалки, одеваясь, с трудом попадая в рукава, на ощупь, взяв цилиндр и трость, открыв рывком дверь, он выбежал из квартиры. Как мальчишка, он через ступени сбегал вниз по лестнице за все тем, же запахом грудного молока, что стоял у него в носу. Подъездная дверь за ним с грохотом закрылась.

Габи сидела с сыном на руках на кровати, напевала ему детскую песенку, неожиданно, от доносящегося снизу грохота двери, она вздрогнула. Она силилась понять, что сейчас произошло с ее пылким и страстным Гюго. Лицо было мрачным, ее сковал, закравшийся в их личные отношения страх – быть им, Гюго, брошенной.

Он, же бежал по тротуару вперед навстречу новому чувству, ведомым его любопытством. Сравнить, проверить, познать, что, же все, же с ним происходит. Колдовство, магия или, же любовь. Он несся, как летучий голландец, парусами были мысли, что давали ориентир. Была осень, сильный порывистый ветер, терзал полы накидки, срывая с головы цилиндр, он периодически его придерживал, охватывая руками.

Осенняя серость тяготила, в памяти всплывала мать, вслух говорящая, – Беги, сын мой от женщин, будь им Господином, ты должен управлять их помыслами, а не они, капризные дамы, помыкать тобой, как я помыкала твоим отцом, да и твоим крестным, Лагори.