Камера смертников. Последние минуты - Мишель Лайонс

Некоторые заключенные из отделения смертников с тех пор больше не разговаривали с Ларри. Один перед казнью даже повернулся к нему спиной. Большинство все-таки его ценило, – отчасти за лукавство и умение нарушать правила, отчасти потому, что он им был нужен. Он мог дать им шанс. Вдруг, например, Бьянка Джаггер узнает о них из газет и займется их участью, как это случилось с Гэри Грэмом, или папа проведает об их печальной судьбе и выступит с осуждением смертной казни.

Я никогда не знала заключенных так, как знал их Ларри, потому что он ходил по отделению смертников, словно по собственному дому, забредал то к одному, то к другому, останавливался поболтать. Когда он шел мимо камер, его окликали: «Эй, мистер Фицджеральд!» Порой они называли его «мистер СМИ». Ему это нравилось.

Ларри и сотрудники любили, хотя он даже имен их не помнил. К мужчинам обращался «братец», к женщинам – «барышня», и им льстило, что Ларри изволил их заметить.

В течение трех дней перед казнью охранники каждые десять-пятнадцать минут проверяют камеру осужденного и записывают, чем он занимается. Пишут обычно о самых повседневных вещах: «заключенный спит», «заключенный читает», «заключенный сидит на кушетке», но какие-то подробности опускают: незачем кому-то знать, что последние свои часы осужденный провел, яростно мастурбируя.

Я редактировала записи охранников и включала в свой материал наряду с подробностями его преступления и меню последней трапезы.

В день казни заключенный завтракал – с половины четвертого до половины пятого утра, а примерно в восемь его отводили в комнату для свиданий. Там он мог провести с родными и друзьями четыре часа (в предыдущие два дня ему давали по восемь часов). Потом его отводили обратно в отделение и готовили к отправке в Хантсвилл. После подготовки помещали в специально оборудованный автомобиль и запирали там с вооруженными охранниками; в машине сопровождения ехали другие вооруженные охранники и начальство. Однажды я была в машине сопровождения, и мне тоже дали оружие. Я ехала на заднем сиденье и боялась: стоит водителю резко затормозить, и я нечаянно застрелю сидящего напротив.

В тюрьму «Стены» транспорт прибывал около часа дня. Фургон с заключенным подъезжал к служебному входу, и его выводили. Ларри однажды сказал: «Эти ребята так долго сидят взаперти, но никогда не посмотрят на небо». Он верно заметил: они обычно не поднимали головы. Приговоренного заводили внутрь, тщательно обыскивали, выдавали другую одежду, снимали отпечатки пальцев и помещали в камеру временного содержания рядом с отделением смертников, в которой стояли только койка и железный стульчак. После этого к нему приходили начальник тюрьмы, капеллан и я.

Начальник тюрьмы выяснял, кто будет присутствовать на казни, кому отойдет имущество заключенного и каковы его пожелания относительно последней трапезы. Затем я сообщала заключенному, кто будет из журналистов, и напоминала, что, если он не хочет произносить последнее слово в комнате смерти, может написать теперь, и я передам его СМИ. Во время разговора я внимательно следила за его поведением, – чтобы рассказать репортерам, если спросят. По большей части осужденные, смирившись с предстоящим, волновались, но вели себя тихо. Один, помню, выказал большое раздражение. Он был примерно моего возраста и единственный из заключенных, кто называл меня по имени, что в тюрьме совершенно не принято (если вы не Ларри, конечно). Я его не одергивала, ведь ему предстояла скорая смерть, но когда он сказал: «Мишель, я не понимаю, зачем мне умирать!», я ответила: «Затем, что вы убили человека, и это – расплата».

Мы уходили, а заключенному приносили стол с угощением: кофе, пунш, чай со льдом и закуски. Словом, то, что Ларри так неудачно назвал «party platter». (К черту эту Кристиан Аманпур…) Потом заключенному разрешалось позвонить по телефону в любое место США, и многие проводили последние часы в беседах с родными и старыми друзьями, чего в отделении смертников не позволялось.

Лично я даже после вечеринки не люблю прощаться, – как же прощаться после такого разговора? Что, черт побери, можно сказать матери, отцу, другу детства? Однажды, когда мы сидели у Ларри, Грачуку позвонил осужденный из временной камеры – Джон Саттеруайт, убивший в 1979 году в Сан-Антонио продавщицу. Саттеруайт выразил раскаяние, извинился за совершенное преступление и, прежде чем повесить трубку, сказал: «Увидимся через час».

Говорят, ни один осужденный не прилег на койку подремать, – зачем, если скоро уснешь навеки?

В четыре часа дня осужденному приносили последний обед. Блюда для последней трапезы готовил заключенный по имени Брайан Прайс, настоящий мастер. Бывший рок-музыкант, готовить он научился у другого заключенного – профессионального повара. Прайс не хотел знать, что совершил осужденный, – он не смог бы приготовить вкусную еду для детоубийцы или серийного насильника. Однажды о нем снимали документалку, – и он приготовил макароны с сыром. Такие вкусные мне редко доводилось есть, а я их пробовала немало. Когда осужденный заказывал что-нибудь, чего не могли приготовить в тюремной кухне, ему и не пытались это раздобыть. Тот, кто просил филе-миньон и лангуста, рисковал получить котлетку из гамбургера и рыбное филе. Поэтому большинство заключенных не фантазировали, а просили чизбургер.