Седьмое таинство - Дэвид Хьюсон

На виа дельи Цингари въехал еще один огромный полицейский штабной автобус, осторожно лавируя между зеваками, и остановился позади Перони, Эмили и Терезы Лупо, которые стояли в полной растерянности, не зная, что делать дальше.

Из автобуса выбрался мощного сложения мужчина, на вид лет тридцати, в черном шерстяном пальто, с выражением презрения на лице, вполне соответствующего его рангу. Ник уже давно решил, что ему не нравится комиссар Бруно Мессина — по совершенно неизвестной причине.

Фальконе смотрел, как новоприбывший подходит ближе.

— Ты знаешь, Лео, — комиссар покачал головой, словно имел дело с новичками-любителями, — было бы очень неплохо, если бы хоть на сей раз ты оказался там, где тебе следует быть. Дома.

Полицейский просто молча кивнул и коротко улыбнулся — вполне профессионально, чтобы это можно было принять за дерзость.

— Он что-нибудь говорил? — спросил Мессина. — Как-то все это объяснил? Хоть что-то вообще сказал?

Коста вспомнил, как Браманте что-то прошептал на ухо Лео. Видимо, что-то очень личное, что имело смысл для него и для Фальконе, решил он.

— Заявил, — ответил спасенный немного заторможенно и несколько растерянно. — Ему очень жаль, но я должен стать последним. Номером седьмым.

— Так. Всех прошу в автобус, — приказал Мессина, когда наконец справился с собственной растерянностью, и ткнул пальцем в Фальконе, Косту, Перони и Терезу Лупо. — Вы, все четверо, с сего момента — при исполнении служебных обязанностей.

Рафаэла уже пищала что-то протестующее, поминая больничный лист Фальконе, ранения и физическое состояние.

— А вы, — перебил ее Мессина, — вместе с подругой агента Косты находитесь под арестом — в целях вашей же безопасности. Одна из машин отвезет вас в квестуру. Подождите пока здесь.

— А куда, — осведомилась Тереза достаточно громко, чтобы перекрыть протестующие вопли Эмили и Рафаэлы, — куда поедем мы, могу я узнать?

Бруно улыбнулся:

— На свидание с номером пятым.

Все началось, теперь Лудо знал это точно, с лекции профессора Браманте, прочитанной месяц назад в душной аудитории на площади Рыцарей Мальтийского Ордена. Этой лекции он не забудет никогда. Браманте был в великолепной форме: блестящий, завораживающий, язвительный. Лекция освещала предмет малоисследованный — философию римских сект митраистов, особенно среди легионеров. Но разговор шел о гораздо более широком спектре проблем, хотя Торкья подозревал, что он единственный, кто это понял. О чем лектор говорил на самом деле, так это о самой жизни, о развитии человека от ребенка до мужчины, о принятии им на себя долга и обязанностей, о преклонении перед теми, кто выше, о необходимости — абсолютной и беспрекословной — подчинения, доверия и сохранения тайны в границах той социальной группы, к которой принадлежит данный индивидуум.

Он слушал затаив дыхание, напряженно застыв на стуле, не в силах отвести взгляд от Джорджио, который сидел за своим столом, мощный, тренированный, мускулистый, в тесной майке и джинсах от Гуччи — лидер в свободной беседе со своим выводком.

Тут в памяти Лудо всплыла одна подробность. Браманте рассказывал об иерархии, состоящей из семи ступеней. И Виньола задал вопрос, который внешне казался вполне разумным. С чего начинаются подобные организационные структуры? В какой момент на этапе зарождения и возникновения митраизма кто-то решил, что в этой структуре будет семь рангов, семь степеней посвящения с установленными ритуалами для прохождения каждой? Откуда все пошло?

Профессор тогда всепонимающе улыбнулся, будто отец снизошел до объяснений сыну.

— Им не нужно было задавать подобный вопрос, Сандро, — взвешенно и убедительно ответил рассказчик. — Они уже знали ответ. Религия пришла к ним от их бога.

— Да, но… если в реальной жизни, — возразил Виньола. — Я что хочу сказать: это же не так произошло. Не могло так произойти.

— Откуда ты знаешь? — спросил Браманте.

— Потому что не могло! Если Митра и впрямь жил, то куда он потом делся?

— Они его убили, — не подумав, выпалил Торкья, и был одновременно доволен и немного удивлен реакцией Браманте на его ответ. Преподаватель пристально смотрел на него, и на его красивом лице отразились удивление и восхищение.

— Константин убил его, — согласно кивнул он. — Константин и его епископы. Точно так, как убили всех старых богов. Если поговорить с теологами, они дадут иные ответы. Но я не теолог, да и занятие у нас вовсе не по теологии. Мы историки. Изучаем факты и делаем выводы, какие возможно. А факты говорят, что большая часть римской армии исповедовала культ Митры в течение почти трех столетий. Потом, с приходом христианства, Митра умер, а с ним умерли и верования его приверженцев. Можно понимать это буквально, а можно и нет, но именно так все и произошло. А если тебе нужны более пространные ответы, ты не туда попал.

— Видимо, это было ужасно, — заметил Торкья, не в силах отвести взгляд от профессора.

— Что именно?

— Утратить свою религию. Стоять и смотреть, как ее вырывают прямо у тебя из рук.

— Христианам целых три столетия пришлось этим заниматься, — заметил Браманте.

— И христиане победили.

В глазах лектора промелькнула искорка — то ли понимания, то ли сомнения. Торкья по-прежнему пристально смотрел на него. Джорджио был хороший преподаватель, терпеливый, знающий, но командовал ими, как генерал командует армией. Лудо понимал это, но также ему стало ясно, что остальные студенты — все еще просто дети, а он знал, чего можно ожидать от детей. Страх, любопытство, интерес, а потом скука, если раньше не попадут в руки правильного руководителя, в правильные условия и не усвоят ритуал обучения. Только после этого придет понимание.

— Что в этом действительно ужасно, как мне кажется, — продолжал Браманте, — утрата последнего шанса примириться с тем, что человек теряет. Христианин всегда надеется исповедаться в грехах перед смертью. А лишиться этого последнего утешения, когда его вырывают у тебя из рук…

Больше он ничего не сказал. Пройдет еще целых две недели, прежде чем Лудо Торкья окончательно поймет, что означало в тот момент затуманенное, почти виноватое выражение в глазах профессора.

И поэтому он принес в подземелье не только живого петуха с рынка в Тестаччо. Болтаясь там, еще посетил некоего торговца, проживавшего рядом, в большом доме, и приобрел у него — на условиях длинного кредита — две готовые мастырки из грубой черной афганской травки, смешанной с дешевым сигаретным табаком. Из того, что он читал, было понятно, что в ритуалах этого культа всегда присутствовал какой-то наркотик. Римляне знали, что такое конопля и гашиш. Они ввозили его из своих колоний, которых за столетия завоевали немало — наряду со всем прочим. И с алкоголем тоже были знакомы. Множество ритуалов и церемоний они заимствовали из культа Митры и ввели в практику христианства. В день зимнего солнцестояния, который отмечался двадцать пятого декабря, все вместе пили вино и преломляли хлеб — это был символический праздник на крови и плоти жертвенного быка. Интересно, подумал студент, а сколько добрых католиков помнят об этом, когда опускаются на колени в церкви под горящими свечами для причастия?