Черное и серебро - Паоло Джордано

Синьора А. заполняет заявление с просьбой обеспечить ей транспорт для проезда в больницу и обратно домой. На мгновенно полученном положительном ответе написано «бессрочная инвалидность» и прилагательное «тяжелая» – она будет долго жаловаться на эти формулировки, в том числе мне. События еще не успели произойти, а те слова уже ранили ее, причем куда больнее.

Наверное, приблизительно в это время я завел разговор о синьоре А. со своим психотерапевтом. Слушая меня, он нетерпеливо постукивал левой ногой и курил больше обычного. В другой раз он произнес фразу, которая тогда показалась мне пустой и жестокой: «Истории всех раковых больных похожи друг на друга».

Мы обсудили, могут ли обстоятельства смерти хотя бы отчасти отражать то, как человек прожил жизнь. Разве синьора А. заслужила то, что с ней происходит, хоть отчасти навлекла беду на себя? Мне кажется, именно эта мысль не давала ей покоя: наказание казалось ей совершенно несправедливым.

Один мой дедушка был редким скаредой, он разучился любить задолго до того, как у него началась деменция, он был таким злым, что из-за него я возненавидел пожилых людей и старость как таковую – я не мог в этом признаться, но отвергал старость, пока синьора А. со своей невероятной самоотверженностью не помогла мне измениться, – так вот, для деда упасть с приставленной к вишне лестницы и мучительно умирать целую ночь, лежа на земле, под дождем, когда рядом никого не было, – достойный конец. Но за что расплачивалась синьора А.? И если имело смысл искать связь между тем, как человек умирает, и тем, чего он не сделал в жизни, какой конец ждет меня?

Психотерапевт, обычно с энтузиазмом воспринимающий мои попытки найти связь между явлениями, холодно остановил меня:

– Между смертями нет большой разницы, почти все просто перестают дышать. – Он выпрямился в кресле, которое было ему тесновато, словно собираясь с силами. – Ну, хватит о домработнице. Поговорим лучше о вашей жене.

– О Норе? Зачем?

Если бы не талант жены вести телефонные беседы, если бы не героическое упорство, с которым она каждую неделю обзванивает подруг и знакомых, посвящая каждой ровно столько времени и внимания, сколько та заслуживает, после весны мы бы почти ничего не знали о синьоре А. Если бы не Нора и не ее телефонная преданность, за последние годы много чего бы не произошло, например, мы бы с ней не влюбились.

Я был нетерпеливым юношей и не выдерживал телефонные разговоры, длившиеся дольше считанных минут: я был неразговорчив, замкнут и передо мной обычно лежало нечто, что отвлекало внимание, – как правило, страница с заметками. Друзьям было об этом известно, да и сами они были запрограммированы так же, поэтому мы в основном обменивались короткими сообщениями или писали мейлы в несколько строк, за которые к тому же не надо было платить. В двадцать лет я заработал сомнительную репутацию, дурно поступив с однокурсницей, которая сохла по мне и которая мне тоже нравилась. Она звонила мне каждый день без особых причин – как говорила она, поболтать. Однажды я собрался с духом и попросил больше меня не беспокоить, потому что, в отличие от нее, у меня имелись дела поважнее: может, нам удобнее видеться в университете или встречаться специально? Не могла бы она сделать одолжение и отложить все, что собиралась мне рассказать, до завтрашней перемены?

Нора сумела все изменить. Я проводил за телефонными разговорами с ней столько времени, что у меня даже закралось сомнение – страшное, пугающее, сомнение, что происходит нечто неслыханное: со мной, с ней, с нами обоими. Где бы и с кем бы я ни находился, я всегда мог улучить время, чтобы поговорить с ней, без лишних церемоний оставив других людей и дела. После каждого звонка я проверял, сколько минут он длился, и сам удивлялся тому, что не испытывал ни малейших угрызений совести – наоборот, умирал от желания снова набрать ее номер. В памяти всплывают картины того, как я хожу по кругу, разглядывая свои ноги, и слушаю Нору и ее паузы, а прижатое к трубке ухо греется, ладонь постепенно влажнеет от пота. Она до сих пор подшучивает надо мной, вспоминая, каким я был до нашего знакомства, и, наверное, будет подшучивать всю жизнь: «Как вспомню, где я тебя откопала, в какой дыре ты прятался – испуганный, напряженный, в компании своих кварков!» – Вероятно, для меня влюбленность будет всегда похожа на ощущение, что меня выкурили из звериной норы.

В мае Нора, разговаривая бодрым и звонким голосом (настолько громко, что я не выдерживаю и прошу ее говорить потише), использует отточенное на мне риторическое искусство, чтобы вовлечь нашу одичавшую и подавленную синьору А. в непринужденные беседы – как те, которые они вели раньше. У синьоры А. период временного облегчения, наставший точно в срок, как и прочие полагающиеся этапы болезни. Исчезновение, как по волшебству, симптомов, всех симптомов, включая последствия токсичной химиотерапии, возродило в ней интерес к миру, который по-прежнему существует вне ее тела. Опять появляются гороскопы, вековая мудрость, сформулированная в коротких сентенциях, подробные рассуждения о том, как лучше готовить кабачки – они как раз появляются на рыночных прилавках (да-да, к превеликой радости, к ней вернулся аппетит!), словом, с нами опять Бабетта – та, которую мы знали и любили, скала, на которую все опираются и которая не опирается ни на кого.

Я слушаю, как Нора слушает синьору А., и подремываю. Субботнее утро, одиннадцатый час, но мы валяемся в постели, хотя Эмануэле чем-то занимается у себя в комнате, шумя громче обычного, чтобы привлечь наше внимание. После сна у нас спокойное, благодушное настроение, располагающее к проявлениям солидарности. Пока синьора А. сообщает Норе, что рак отступил, что волосы отрастают быстрее, чем ожидалось, – чуть более редкие и, что удивительно, более темные, даже каштановые, – я думаю, догадывается ли она, что ее вновь обретенный рай – один из известных этапов, временное, эфемерное и отчасти садистское облегчение, а на самом деле – начало падения в бездну.

Она это понимает, но выдает себя лишь в конце разговора, когда в порыве энтузиазма Нора спрашивает, не вернулись ли к ней силы и не займется ли она опять огородом.

– Нет, огородом, нет, – внезапно она отступает, – на это у меня не хватит сил.

Спустя мгновение они прощаются, во рту остается горьковатое послевкусие взаимного обмана.

Тем не менее присущий ей здравый смысл заставляет ее прожить последние спокойные дни так, будто они длятся вечно. К счастью, представление, в котором участвует Эмануэле, покажут как раз в эти два месяца или немного позднее. В «Волшебнике страны Оз» ему поручили играть неотесанного Страшилу, одну из главных ролей, – Нора гордится этим больше, чем Эмануэле, мечтавший сыграть льва с царственной рыжей гривой.

Изготовление костюма мы поручаем синьоре А. Она до сих пор делает все с удивительным мастерством; когда она вставляет смоченную слюной нитку в иголку, рука не дрожит, движется уверенно и твердо. Полдня работы – и потрясающий результат: она покрыла заплатами старые спортивные штаны, превратила мою рубашку в куртку и украсила все, включая сапожки, которые нам пришлось купить, желтой шерстью, которая изображает солому. Эмануэле в костюме, похожий на эльфа, скачет вокруг нее, упершись руками в бока, и они вновь растворяются друг в друге. Это окажется последним домашним представлением, которое наш сын устроит своей любящей няне, плененной его красотой. Мне хочется схватить фотоаппарат или телефон, чтобы запечатлеть сцену, но я знаю, насколько все хрупко, и не хочу все испортить.