Крещение Руси. От язычества к христианству - Владимир Петрухин

Збручский идол

Но все-таки, почему в летописном пантеоне, возглавляемом Перуном, не было «скотьего бога» Волоса? Эту недостачу стремились восполнить другие (более поздние) средневековые авторы. Шахматов считал сведения проложного (Пролог — сборник кратких житий) Жития князя Владимира о низвержении идола Волоса в Почайну, где затем были крещены все киевляне, достойными доверия (известны позднейшие легенды о Волосовом капище на Оболони — месте выпаса скота, где в христианские времена была поставлена церковь Власия), а историк язычества Аничков, в свою очередь, предположил, что идол Волоса стоял на Подоле, а не на холме (Горе) с прочими богами, и поэтому не попал в их летописный список. В Житии Волос, сброшенный во время крещения киевлян прямо в Почайну, опять-таки противопоставляется Перуну, которого велено было с особыми ритуалами «транспортировать» за пороги (об этом пойдет речь дальше).

В языческом культе Древней Руси громовержец Перун оказывался богом княжеской дружины — руси, а Волос — покровителем «близкого к земле» рядового населения, а возможно, в еще более узком смысле — племенным богом словен новгородских: следы его культа, сниженного в фольклоре до демонического уровня, характерны для севера восточнославянской территории. Вероятно, поэтому стремящийся к единовластию Владимир, утвердившийся в Киеве при поддержке тех же словен, посылает своего дядьку Добрыню в Новгород, где тот ставит одного кумира над Волховом — идол Перуна. Княжеский культ, казалось бы, торжествует над племенным, но торжество это не могло быть полным — ведь «скотий бог» Волос с его специальными функциями не мог быть вытеснен громовником Перуном.

В русском фольклоре «волос» — демон болезни. Лишь происхождение его имени может напоминать о связи со скотом и скотьим богом: чаще всего считают, это червь, происходящий из конского волоса. Легко проникая в тело, этот тонкий червь возбуждает болезнь. Иногда демона еще могут именовать «волосатик-бог», но чаще он ассоциируется с косматой нечистью, населяющей леса (леший) и реки (водяной).

Учрежденный Владимиром в Киеве пантеон едва ли мог представлять собой действенное средоточие религиозного культа, собрание богов с дифференцированными функциями. Действительно, судя по лингвистическим реконструкциям, основанным на значении теонимов, функции божеств этого синкретического пантеона дублировались и пересекались — Хоре и Дажьбог воплощали солнце, Дажьбог и Стрибог давали и «простирали» благо (бог — праславянское заимствование из иранского языка со значением «доля, благо» — ср. богатство, убожество). Симаргл, если сопоставлять его с Сэнмурвом, вообще «выпадал» из высшего «божественного» уровня, будучи химерическим существом, собакой с птичьими крыльями, вестником богов, но не персонажем одного с ними ранга. Показательно вместе с тем, что Симаргл замыкает список мужских «божеств» — далее следует единственный женский персонаж пантеона, Мокошь, чье имя определенно связано с представлениями о плодородной влаге, матери сырой земле; таким образом, находит себе объяснение и место «посредника» Симаргла между небесными богами и богиней земли. Летописный список богов, очевидно, не был конструкцией древнерусского книжника — летописные списки имен (этнонимов, антропонимов) вообще отличались особой точностью передачи традиции и особой структурой, когда список начинался с главного (обобщающего) персонажа и т. д.

Холм, на котором стояли идолы, окрасился кровью приносимых им жертв, сетует христианин-летописец.

Несмотря на синкретический характер, пантеон призван был служить средоточием государственного культа, причем в его самых крайних и жестоких проявлениях, свойственных культу варварских государств: успехи этих государств, в первую очередь воинские победы, отмечались кровавыми жертвоприношениями, что должно было происходить и в Киеве. Под 983 г. летопись упоминает победу Владимира над ятвягами в Литве. Князь «иде Киеву и творяше требу кумиром с людми своими» («с бояры о победе» — более определенно говорится в проложном Житии варягов-мучеников, тексте, как считают, более раннем, чем летопись). «И реша старци и бояре: Мечем жребий на отрока и девицу; на него же падет, того зарежем богом». Жребий, видимо, не случайно выпал на «чужого» — сына варяга, вернувшегося на свой киевский двор из Царьграда и тайно исповедовавшего христианство: варяг был чужим уже и в этническом, и в конфессиональном смысле (немецкий хронист Гельмольд рассказывает о ежегодном принесении в жертву богу Свентовиту христианина, на которого укажет жребий, у полабских славян). Варяг, естественно, воспротивился языческому обычаю, но государственная «треба» — жертва — должна была быть сотворена: отец и сын — варяги-христиане — стали первыми русскими мучениками, убитыми язычниками. Летопись помещает двор варяга на том месте, где Владимир, крестившись, воздвигнет Десятинную церковь Богородицы: с точки зрения исторической топографии Киева летописец был неточен — Десятинная церковь была построена на месте раннего киевского некрополя; но с точки зрения канона такая конструкция летописца понятна — первая церковь была заложена на крови мучеников.

Конечно, повествование о мученической смерти варягов-христиан принадлежит раннему агиографу и христианину-летописцу, составлявшему еще Начальный свод 1095 г. (или вообще относится к самым ранним пластам русского летописания — предполагаемому Лихачевым «Сказанию о распространении христианства на Руси»). Слова варяга о Владимировых богах — «не суть то боги, но древо», самый традиционный довод против язычников, — были особенно верны по отношению к синкретическому киевскому пантеону. Такой взгляд был присущ не только киевской христианской общине — разноплеменный пантеон как целое, очевидно, был чужд и славянам-язычникам, ориентированным на культ «своего» племени, и не принимавшим «чужих» богов; это способствовало скорому падению Владимирова пантеона.

На месте двора, где жили варяги, Владимир, согласно летописи, построил Десятинную церковь. Там же, где князь крестил киевлян на Почайне, была поставлена «Турова божница». Тур — имя скандинавского громовержца Тора, сходного с Перуном; вероятно, именем «Туры» звали старшего варяга, христианским именем которого было Феодор, младший был крещен с именем Иоанн.

Во всяком случае, когда через два года Владимир совершил очередной поход уже на болгар-мусульман, князю, по летописи, пришлось не праздновать победу по-язычески, а обратиться к поискам новой веры.

«Выбор веры» в племенном обществе был невозможен. В отличие от христиан, «язычники» — последователи племенных культов — не сомневались в «реальности» иноплеменных богов, но они были заведомо враждебны, покровительствовали «чужим» народам и землям. Варяги Олега и Игоря могли клясться Перуном, но не в силу «выбора» и не в силу предпочтения его Одину и Тору, а потому, что он был богом той славянской земли, где они жили, и богом славянского войска, которое возглавляла русская княжеская дружина. Выбор веры стал возможен тогда, когда Русская земля «стала есть» — Русское государство обрело свое место в мире раннесредневековой цивилизации, столкнувшись с соседями — христианами и мусульманами.