Шепчущие - Джон Коннолли

В «Буром шатуне» в тот вечер было не протолкнуться. В самом конце бара в стороне от двери пили копы из полиции штата. Я счел за лучшее держаться от них подальше, и Дейв со мной согласился. Теплых чувств они ко мне не питали, а один из их компании, детектив Хансен, до сих пор отдыхал на больничном из-за того, что в начале года сунулся в мои дела. Я за собой вины не чувствовал, но знал, что у его коллег другая точка зрения. Весь вечер я принимал заказы от официанток, а обслуживанием сидельцев у бара занимались два бармена. Смена пролетела быстро, и к полуночи я был уже свободен. Для очистки совести прокатился мимо дома Джоэла Тобиаса. «Силверадо» стоял на месте, рядом с машиной Карен Эмори. Фура у склада тоже не трогалась.

Я ехал домой, когда зазвонил телефон. Определитель показал номер Беннета Пэтчета. Я свернул к «Данкин донатс» и ответил.

– Поздновато звоните, мистер Пэтчет.

– Подумал, что ты полуночник, как и я сам. Извини, что не смог ответить раньше. По правде говоря, весь день занимался юридическими вопросами, а когда освободился, уже не в состоянии был проверять сообщения. Но теперь вот пропустил стаканчик на ночь и чувствую, немного полегчало. Нашел что-нибудь стоящее?

Я сказал, что ничего такого не нашел, если не считать нестыковок в финансах Тобиаса, о чем Беннет уже догадывался. Потом поделился со стариком своими сомнениями: продолжение слежки затруднительно без привлечения дополнительных людских ресурсов, и если Карен Эмори стала жертвой домашнего насилия, не лучше ли разобраться с проблемой как-то иначе.

– А мой мальчик? – спросил Беннет, голос его дрогнул. Я подумал, что старик, пожалуй, принял на ночь не один стаканчик. – Как же мой мальчик?

Я не знал, что сказать. Ваш мальчик умер, и его уже не вернуть. Проблема была в посттравматическом стрессе, а не в том, что он связался с Джоэлом Тобиасом, который, возможно, и занимался темными делишками под прикрытием легального бизнеса.

– Послушай, – продолжал Беннет. – Ты, наверное, считаешь меня старым дурнем, который не желает принять обстоятельства смерти сына. Может, оно и так. Но у меня чутье на людей, и Джоэл Тобиас доверия не внушает. Мне он не понравился с первой встречи, и я был против, чтобы Дэмиен участвовал в его делах. Прошу тебя – продолжай. Вопрос не в деньгах. Деньги у меня есть. Если нужно привлечь кого-то еще, привлекай – я все оплачу. Что скажешь?

Что тут сказать? Я пообещал понаблюдать за Тобиасом еще несколько дней, хотя смысла в этом не видел. Он поблагодарил и дал отбой. Секунду-другую я смотрел на телефон, потом бросил его на соседнее сиденье.

В ту ночь мне приснилась фура Джоэла Тобиаса. Она стояла на заброшенной парковке с незапертым контейнером, и когда я открыл его, там была только тьма, тьма, уходившая глубже дальней стенки контейнера, как будто я смотрел в бездну. Я почувствовал, как из темноты ко мне быстро приближается что-то, несется на меня из бездны… и очнулся с первым лучом солнца и с ощущением, что я не один.

В комнате пахло духами моей погибшей жены, и я знал – это предупреждение.

Я припарковался в терминале залива Каско-Бей, когда почтовое судно отправлялось в утренний рейс; с дюжину пассажиров, по большей части туристы, смотрели на отступающую пристань и суету, рыболовецкие лодки и паромы. Почтовое судно было неотъемлемой частью обыденной жизни залива и, совершая по два рейса в день, связывало Большую землю с Литл-Даймонд, Грейт-Даймонд и Даймонд-Коув, Лонг-Айлендом, Клифф-Айлендом и Пикс-Айлендом, с Грейт-Чебиг, самым крупным из островов Каско-Бей, а также с Датч-Айлендом, или Заповедником, самым дальним из Календарных островов[10]. Почтовое судно – способ сообщения не только между живущими морем и живущими на море, но также и между обитателями многочисленных форпостов Каско-Бей.

Сам вид почтового парохода неизменно вызывал что-то вроде ностальгии. Он принадлежал, казалось, другой эпохе, одним лишь видом вызывая в воображении свои прежние инкарнации и напоминая о важности подобной связи в те времена, когда путешествия между островами и материком были не так легки. Пароход доставлял не только письма, посылки и грузы, но также и новости. Мой дед, отец моей матери, взял меня как-то на один из почтовых рейсов, когда мы с матерью вернулись в Мэн после смерти отца, когда мы бежали на север от расползавшегося кровавого пятна. Помню, я тогда подумал, что хорошо бы навсегда покинуть материк и поселиться на одном из этих островов, чтобы кровь растворилась в волнах, когда дойдет до побережья и начнет стекать в море. Оглядываясь назад, я понимаю, что всегда бежал: от отцовского наследия, от смерти Сьюзен и Дженнифер, моей жены и ребенка, и, наконец, от себя самого.

Но теперь я остановился.

«Парусный мастер» был, если уж называть вещи своими именами, обычной дырой, одним из последних старых береговых баров Портленда, что открывались в расчете на ловцов лобстеров, портовых рабочих и всех тех, кто добывал средства к существованию на темной стороне города. Бар появился там задолго до того, как кому-то пришла в голову мысль, что туристы, возможно, были бы не прочь проводить какое-то время на набережной, но когда эти самые туристы в конце концов появились, «Парусный мастер» они предпочитали обходить стороной. Так сторонятся разлегшегося на улице пса – шерсть не скрывает шрамы от былых схваток; пасть, даже в дреме, приоткрыта в оскале, и видно пожелтевшие клыки; слезящиеся глаза полуприкрыты – от него так и несет затаенной угрозой и перспективой лишиться пальца или чего посущественнее, если случайному прохожему вздумается по неосторожности погладить его. Даже название на висевшей снаружи вывеске едва различимо – краска давно стерлась, а обновить ее никто не спешит. Те, кому нужно, сами знали, где найти бар, – к числу таковых относились местные да определенного типа новички, не озабоченные хорошей кухней, равнодушные к маякам и далекие от ностальгических мыслей о почтовых пароходах и островитянах. Эти отыскивали «Парусный мастер» чутьем и, поцапавшись с другими псами, и получали свое место.

«Парусный мастер» был единственным все еще работавшим на пристани заведением; другие стояли с заколоченными окнами и с замками на дверях, за которыми давно не осталось ничего, что можно было бы украсть. Проникший в них рисковал провалиться сквозь пол в холодную воду, потому что все эти строения, как и сама пристань, гнили и погружались в море. Чудом представлялось уже то, что «Парусный мастер» не рухнул давным-давно; более крепкий и прочный с виду, он покоился на тех же, что и соседи, ненадежных сваях.

Так что посещению бара сопутствовало ощущение опасности сразу отовсюду, и перспектива утонуть в бухте из-за неверного шага и прогнившей половицы представлялась проблемой относительно меньшей в сравнении с более явной угрозой физического насилия, серьезного или не очень, со стороны кого-либо из посетителей. В последнее время даже ловцы лобстеров захаживали в «Парусный мастер» нечасто, а тех, что все же приходили, интересовал не столько промысел, сколько выпивка – пили упорно, пока потребленная жидкость не начинала вытекать из ушей. Ловцами они назывались только по привычке, поскольку те, кто попадал в «Парусный мастер», уже давно смирились с фактом, что времена, когда они были полезными членами общества, вкалывавшими за достойную плату, остались в прошлом. Людей сюда заносило в тот момент, когда больше пойти было некуда, когда единственным концом виделись похороны с присутствием тех, кто знал тебя лишь по месту в баре и привычной выпивке, тех, кто, провожая тебя в последний путь, равно скорбели и о собственной жизни. Бар вроде «Парусного мастера» есть едва ли не в каждом прибрежном городке; об утраченном чаще вспоминают именно в таких заведениях, чем в поредевшем семейном кругу. В этом смысле «Парусный мастер» был – как буквально, так и фигурально – вполне подходящим местом для заканчивающих земной путь, поскольку на борту корабля именно мастер зашивал умершего в парусину и перед тем, как сделать последний стежок, колол его иглой в нос, дабы удостовериться, что бедняга и впрямь отдал концы. В баре к таким мерам не прибегали; его завсегдатаи упивались до смерти, так что когда клиент переставал заказывать выпивку, то был верный знак, что своей цели он достиг.