Перемена климата - Хилари Мантел

Если так, подумал Ральф, зачем об этом говорить?

— Ты нацелился на какой-то конкретный дом? — уточнил он.

Ему не хватило мужества подпустить хотя бы малую толику яда в свой тон.

— Я хочу, чтобы фонд приносил пользу моим землякам, — изрек Мэтью, — а не только пьянчугам и бездельникам, о которых печется Джеймс. Пойми меня правильно, я уважаю его занятие…

— Да, я понимаю, — сказал Ральф. — Не нужно говорить со мною так, будто ты выступаешь перед городским советом.

С этого дня, прибавил он мысленно, я стану самостоятельным, начну устраивать собственную жизнь, как мне нравится. Я уезжаю в Африку потому, что хочу туда поехать, потому, что Анна этого хочет. А когда вернусь, буду сам себе хозяин.

Он не ощутил ни малейших угрызений совести, когда отец выписал чек в качестве свадебного подарка и вложил ему в руку. С отца и вправду причиталось, думал Ральф; это был долг прошлого перед будущим.

За четыре дня до свадьбы дядюшка Джеймс позвонил из Лондона и сообщил, что возникли кое-какие неприятности; мол, Ральфу стоит сесть на поезд и приехать, прямо сейчас. Джеймса вызывали в суд как свидетеля — один из его подопечных напал на констебля; с помощником случился, похоже, нервный срыв, и следить за порядком в хостеле, всего на сутки, он не мог доверить никому, кроме Ральфа.

— А что ты будешь делать, когда я уеду в Танзанию? — спросил Ральф.

— Ну, это совсем другое, — бодро ответил дядюшка. — Еще поговорим. Да, не теряй время впустую, возьми такси с вокзала. Фонд все оплатит.

Ральф накинул пальто, надел шляпу и пошел на железнодорожную станцию. Он опасался худшего. Дядюшка наверняка скажет, что он, Ральф, жизненно необходим здесь, в Ист-Энде, что тропики могут обождать, что им с Анной следует приглядеть себе съемное жилье где-нибудь в пределах поездки на автобусе от хостела. Интересно, подумал Ральф, согласится ли он — и понял, что, скорее всего, ответит утвердительно. Анне придется выложить обратно из чемодана свои ситцевые платья и развесить их в шкафу, среди шариков от моли, а свою семейную жизнь она начнет ист-эндской домохозяйкой, будет ходить по рынкам с корзинкой в руках. Ральф попытался вообразить, как бунтует и наотрез отказывается. Пусть Джеймс жертвует собой; он же церковник, у него нет личной жизни. В кафе близ вокзала Ливерпуль-стрит Ральф выпил чашку чая. Подумал, не вернуться ли на вокзал и не сесть ли на обратный поезд до Нориджа — или на любой другой, куда угодно.

Дядюшка Джеймс возвратился из суда в половине шестого. Вечером хостел оказался почти полон, поэтому, прежде чем приступить к разговору с племянником, ему пришлось снять пиджак, закатать рукава и помочь с приготовлением вечерней еды. На ужин подавали похлебку — постояльцев каждый вечер кормили именно похлебкой, — но следовало еще порезать хлеб и намазать его маргарином. Подопечные Джеймса всегда требовали хлеба, по три куска на человека, и не имело значения, к чему этот хлеб прилагался. Они начинали возмущаться, если хлеба не хватало, словно ощущали себя ущемленными в неотъемлемых правах.

Когда с ужином было покончено и отловили дежурных по кухне, которым надлежало мыть посуду за остальными, Джеймс кивком головы позвал Ральфа в свой кабинет. Плотно закрыв дверь, дядя с племянником переглянулись и, не обменявшись ни словом, подтащили к двери картотеку; по опыту они знали, что это единственный способ обеспечить уединение, хотя бы на короткий срок.

— Ты хотел поговорить насчет моего назначения? — спросил Ральф. — Возникли какие-то проблемы?

— Нет, никаких проблем. — Джеймс сел за стол и отыскал место для локтей среди множества требовавших оплаты счетов, писем со слезными просьбами и резинок от пачек с деньгами. — Скажи на милость, вот зачем мне эти резинки? На кой ляд я их храню? Нет, Ральфи, с Дар-эс-Саламом все нормально, все в силе, просто появилось более срочное дело. Я подумал, что нужно рассказать тебе, чтобы ты прикинул свои возможности.

Начинается, сказал себе Ральф, мое будущее на Майл-Энд-роуд.

— Ты не хотел бы поехать в Южную Африку? — справился дядюшка Джеймс.

На окраинах нынешнего Суоффема полным-полно этаких миленьких бунгало. При них непременно будут чугунные ворота, купальни для птиц, шпалеры, корзинки на ветках деревьев и невысокие каменные стены. Эти бунгало щеголяют кирпичной кладкой, чисто вымытыми окнами, что выглядывают из-за ставней, и алыми розами-флорибундами на ухоженных клумбах. Лампы фонарей проливают на английское прошлое свет двадцатого столетия. На рыночной площади Ральф слышит, как густой и протяжный выговор, свойственный поколению его деда, вытесняется современным грубоватым среднеанглийским произношением.

Обитатели этих бунгало заново населили деревни Брекленда, опустевшие к тому моменту, когда Ральф отправился в Африку. Между деревнями до сих пор можно встретить участки, заросшие вереском и дроком, и угрюмые сосновые посадки — черные силуэты, монотонные ряды, погребальное настроение, словно оживший наяву восточноевропейский кошмар. А кривые, рахитичные сосны, что растут вдоль дорог, подкрадываются к рубежам поселений, вторгаются в пространство, принадлежащее хозяйственным магазинам, заправкам и мебельным складам; они окружают новые жилые районы, точно ведьмы, слетевшиеся к колыбели некрещеного младенца.

Лишь там, где по-прежнему тянутся военные ограды из колючей проволоки, можно увидеть ту страну, какой Англия была в прошлом. На картах присутствует обозначение «Опасная зона». Поговаривают, что армейские строят там полноразмерные модели улиц Белфаста, что за пустыми оконным рамами и фальшивыми стенами прячутся снайперы и автоматчики. С дороги видны ниссеновские бараки[11], похожие на строй слизняков. На оградах висят знаки: «Собственность министерства обороны — предъявите пропуск». Трава змеится у подножия металлических столбов, которые качаются под порывами ветра.

Восточнее, где ныне живут Ральф и его дети, в направлении сердца графства, тянутся к горизонту обширные пшеничные поля — они выглядят искусственными, чрезмерно плодородными, промышленными, что ли. На ферме раньше трудились восемьдесят пять человек, а сегодня трудятся шестеро; потомки сокращенных семидесяти девяти избавились от сельского убожества, от вечной грязи под ногами и гнилой соломы и поселились в бунгало или в краснокирпичных городских домах с просторными садами. По весне на обочинах дорог пытаются расцвести примулы, а в июне живые изгороди, где они еще сохранились, сверкают собачьими розами.

Ральф спит и видит сон. Ему снова три года. Где-то позади идут отец, которого он не видит, и дядюшка Джеймс. А он уютно свернулся калачиком под пальто деда.

Они направляются в церковь. Дедушка обещал показать ему ангелов на крыше и Суоффемского разносчика, вырезанного на хорах, а еще большеухую собаку этого разносчика на цепи.

Суоффемского разносчика звали Джон Чапмен. Как-то ночью ему приснилось, что он пойдет в Лондон, встанет посреди Лондонского моста — и встретит человека, который расскажет, как можно сколотить состояние.