Актриса - Салли Боумен

От доктора они направились в магазины. Белый дом на Бонд-стрит. Там они купили приданое, самое дорогое, отделанное брюссельскими кружевами и вышитое прилежными монахинями, купили невесомую, тонкую, как паутинка, шаль, связанную шотландской мастерицей. Еще нужно было подумать о няне, им без няни не обойтись, ведь в июне предстоит многонедельное турне по Европе — с «Ночной игрой», надо завоевывать публику. Как удачно, что у сестры Энн Нил оказалась на примете приличная молодая женщина: Льюис уже успел обстоятельно с ней побеседовать, и рекомендации у нее отличные; с каждым днем он все больше входил в роль взрослого мужчины, защитника; сам Льюис предпочитал называть себя «зрелым мужчиной».

Однажды, вернувшись ненароком домой, он застал Элен за чтением — кто бы мог представить! — «Файнэншл таймс». Льюис не верил своим глазам, но она смущенно объяснила, что ее очень интересуют такие вещи, но… но ей трудно в них разобраться… Льюис был растроган. Вот где он может перед ней блеснуть, ведь он же, черт подери, Синклер, сын известного банкира.

Ему вдруг страшно захотелось продемонстрировать Элен свои разнообразные способности: живет с ним и ведь не знает, что он, к примеру, замечательно играет в футбол. Он принялся с жаром объяснять ей простейшие понятия, растолковывать значение специфических терминов; Элен слушала очень внимательно, задавая ему изредка вполне осмысленные вопросы. Еще полдня они обсуждали положение дел на фондовой бирже, Льюис был просто на седьмом небе. Сколько он себя помнил, ему вечно что-то вдалбливали, вечно надоедали ему всякими финансовыми глупостями, и вдруг он сам в роли учителя! Да еще учителя собственной жены: ощущение почти эротическое.

— А это очень трудно, заложить портфель ценных бумаг? — спросила Элен на следующий день.

Льюис расхохотался.

— Конечно, нет! Хочешь попробовать? А что!

Я помогу тебе — попозже. Когда мы запустим фильм. Когда ты родишь. Пока тебе и так забот хватит.

— Да, я знаю, — сказала она с улыбкой послушной девочки.

Ну а в Париже дела со «Сферой» что-то забуксовали. Саймон Шер стал перекраивать бюджет нового фильма, прицепился к некоторым моментам в сценарии. Тэд не ерепенился, быстренько все исправив.

— Скажи только, чего их душенька желает, сварганим в лучшем виде, влепим все, что им угодно. Это же слова, только слова, пусть шуруют как хотят, я вывернуться всегда сумею. Пусть только дадут деньги.

Такая покладистость несколько тревожила Льюиса, но вида он не показывал. Он посмотрел первый вариант «Ночной игры» — Тэд почему-то с маниакальным упрямством не желал показывать ему смонтированный вариант, хотя именно эту ленту видело уже пол-Парижа.

Честно говоря, после просмотра их «Игры» тревожные опасения перестали мучить Льюиса. Как только эти опасения снова подкрадывались, он тут же напоминал себе, какой замечательный они сотворили фильм. Фильм что надо. Вроде проще простого, а невозможно оторваться. То грустный до слез, то смешной, ужасно смешной. Старик Тэд знал, что делал. Льюис был горд, глядя на экран, он забыл обо всех неурядицах. Он знал, что Тэд не подведет, верил в него на все сто, не зря, не зря он в него верил.

А Элен… он даже не ожидал. Да, он читал, что есть лица, созданные для камеры, и только теперь понял, что это означает. Увидев на экране ее лицо, Льюис забыл о том, что это его Элен; будто встретил ее впервые и снова влюбился без памяти. Льюис так разволновался, что решил выпить, и, потягивая из бокала очередную порцию успокоительного, настойчиво пытался объяснить свое состояние помощнику режиссера Фабиану — отличный малый.

— Mais, evidemment[5], — Фабиан подмигнул ему с лукавой улыбкой и выразительно пожал плечами. — А что ты хочешь, если весь фильм по сути своей — признание ей в любви.

Льюис был неприятно удивлен. И постарался скорей забыть слова Фабиана. На Шера фильм тоже произвел впечатление, он смотрел окончательный его вариант. Потом он посмотрел «Игру» снова в начале апреля, на сей раз в окружении своих советников и помощников. Промелькнули еще две недели, судьба фильма никак не решалась, и Льюис начал терять терпение. В конце апреля Шеру опять приспичило смотреть «Ночную игру», уже вместе с главой «Партекса», техасцем по имени Дрю Джонсон.

Льюису очень это не нравилось. И он презирал техасцев. Чуяло его сердце, затянется эта история на долгие месяцы и кончится ничем, знакомая перспектива. Еще один мыльный пузырь.

Но приходилось мириться с выкрутасами «Сферы»: после четырех месяцев каторжной работы пока не было заключено ни одного официального договора.

Дрю Джонсон всем своим видом оскорблял Льюисово бостонское чистоплюйство. На устроенном специально для него просмотре он присутствовал с супругой, ее звали Билли. Она блистала платьем от Живанши; зато на муженьке была стетсоновская широкополая шляпа, ковбойские башмаки и башмачный шнурок вместо галстука. Льюис, сидевший сзади, взирал на него с гневным презрением.

После фильма он и чета Джонсон отправились ужинать в «Гран Февур». О фильме ни звука. Потом перекочевали в кабаре «Бешеная лошадь», прославившееся на всю Европу своими ядреными шуточками. Дрю Джонсон кутил напропалую. Он гикал. Он радостно бил в ладоши. Он лакал шампанское без передыху. Льюис с пуритански-постной физиономией молча пялился на голых танцовщиц, испытывая непривычную брезгливость. Ни их замечательно увесистые груди, ни стройные ляжки, ни соблазнительные позы совершенно его не возбуждали.

За техасцем и его женкой прикатил черный «Роллс-Ройс Фантом» — отвезти их за город; они остановились у друзей; стиснув на прощание руку Льюиса в своей огромной лапе, весельчак Джонсон пригласил нанести ему с утречка визит на борту личного самолета.

Вернувшись в гостиницу, Льюис, по обыкновению, написал письмо Элен, а потом… потом им овладела такая безысходность, что он чуть не бился головой об стену. На следующее утро Льюис, уже не сомневаясь в том, что патрону «Партекса» фильм не угодил и все теперь летит к черту, тащил себя в аэропорт Орли.

Личный самолет оказался «Боингом-707», ни больше ни меньше. Стены салона были обтянуты уникальной старинной тканью. К обивке были намертво привинчены две рамки, в них красовались холсты Ренуара и Гогена, которыми мог бы гордиться и луврский Jeu de Paumes[6].

Льюис с отвращением пробежал взглядом по салону и уселся на кушетку, сработанную в XVIII веке, к которой присобачили еще пристежные ремни, потом попросил томатного сока.

— Томатного сока? — белые кустистые брови техасца поползли вверх. — Что это вдруг? Билли, дорогая, брякни в колокольчик. Пусть нашему другу подадут что-нибудь стоящее.

— Спасибо, не беспокойтесь, — с безупречным до омерзения английским выговором поблагодарил Льюис. — Сейчас только девять утра, и, похоже, мне нечего праздновать. — Он вежливенько помолчал, но потом его прорвало: — Охота вам водить меня за нос и попусту отнимать у меня время? Вам неприятен наш фильм? Верно?