Песенка в шесть пенсов и карман пшеницы - Арчибальд Кронин

Должен признаться, что, хотя я был удовлетворен переходом в третий класс, где моя учительница, сестра Маргарет Мэри, похоже, готова была сделать из меня что-то особенное, я скучал по своему старому другу Пину и в целом был не в восторге от моей новой школы. Чтобы добраться до Клей-стрит, надо было идти по проселочной дороге, которая вела вниз по склону к самой бедной части нижнего города, по сути рабочему району Ардфиллана. Здесь, на узкой улочке, напротив многоквартирного здания, находились огороженные участки прихода Святой Марии – церкви, школы и пресвитерия[27]; все строения из грубого кирпича, практичные, но явно указывающие на ограниченность средств. Также и среди школьников преобладал этот печальный знак нищеты. Почти все они были из бедных, ближайших к церкви окрестностей, многие из них были детьми презираемых ирландских «огородников», которые приехали для работы на картофельных полях Клайдсайда, а некоторые из учеников ходили, увы, чуть ли не в лохмотьях. Они играли в странные игры, которых я не понимал, самопальные игры обездоленных, для чего использовались твердые кусочки глины, жестяные банки, стены, изрисованные мелом, шарики из бумаги и ткани, связанные между собой бечевкой. Правда заключалась в том, что состоятельные католики Ардфиллана отправляли своих детей в другие школы, в Ливенфордскую академию или в Джесмит-колледж в Уинтоне, хотя, конечно, отнюдь не в Бичфилд, учебное заведение, которое оставалось в высшей степени и исключительно для аристократии. Итак, несмотря на доброжелательность, которую я там встретил, общее впечатление от школы Святой Марии было гнетущим. В результате мною овладело чувство социальной неполноценности – это была своего рода духовная рана, порожденная моей религией. Когда я сделал попытку объясниться на сей предмет с мамой, у которой были другие, более серьезные заботы, она попыталась утешить меня:

– Это тебе на пользу, дорогой, и это ненадолго. Ты пока должен просто принять, как оно есть.

Моим самым большим крестом был недостаток общения. Я использую данное выражение, так как в то время изучал высказывания Святых Отцов. Каким бы ни было их моральное превосходство, мама не могла переступить через себя, чтобы позволить мне дружбу с мальчиками, которые, как сказал отец, ходят с голым задом. И поэтому, чувствуя, что я ни рыба ни мясо, я был обречен проводить свободное время в скуке и одиночестве.

Единственным утешением, хотя оно лишь усиливало мою неудовлетворенность, являлись прогулки через весь холм к прекрасным зеленым спортивным полям школы Бичфилд. Надежно спрятавшись в зеленой изгороди боярышника, я со жгучей завистью и тоской наблюдал за игроками. Здесь было все, о чем я только мечтал: зеленые, четко размеченные поля с белыми стойками ворот, где игроки – многие из них такие же маленькие, как я, – в форме разнообразных цветов, от алого до ярко-синего, били тут и там по мячу, бегали, пасовали, обводили друг друга и сталкивались в манере, ожидаемой от мальчиков, которые поедут в Феттс, Гленальмонд, Лоретто[28] или даже, как некоторые, в лучшие государственные школы Англии. Когда это зрелище становилось невыносимым, я в печали поворачивал к дому, так яростно заколачивая воображаемые голы, что отбивал себя пальцы на ногах о бордюр тротуара, после чего мама сокрушалась, что я порчу свои новые ботинки.

Однажды в субботу в самом безлюдном конце террасы на дороге напротив сада номер семь я развлекался стрельбой по воображаемым мишеням. Внезапно один из камней вылетел куда-то вбок из моей руки и, описав смертельную параболу, врезался во фронтальное окно мезонета, над которым мы жили. Ужаснувшись ледяному звону разбитого стекла, я бросился наверх к маме.

– Ты должен немедленно пойти и извиниться. Эту леди зовут мисс Гревилль. Скажи, что ты заплатишь за стекло. Постой, дай-ка я вытру тебе лицо. – Когда я спускался, она сказала мне вслед: – Не забывай о хороших манерах.

Волнуясь, я нажал на звонок у входной двери мисс Гревилль. Краем глаза я увидел большую зазубренную дыру в окне. Пожилая горничная в аккуратном чепце и рабочей форме открыла мне. У нее были седые волосы и, как мне показалось, осуждающее выражение лица.

– Подожди здесь, – сказала она, когда я объяснил причину своего визита.

Пока я стоял в коридоре, меня поразил удивительный вид двух скрещенных весел на стене: оба подрезаны, лопасти окрашены в ярко-синий цвет. В глаза бросались и другие необычные предметы, в частности пара рапир, но в этот момент вернулась служанка и провела меня в гостиную, где мисс Гревилль, стоящая у рокового окна, повернулась, чтобы хорошенько рассмотреть меня. Я, в свою очередь, смотрел на нее.

Она показалась мне высокой, солидной женщиной, сорока пяти лет, большегрудой и чрезвычайно прямой. У нее было бледное полное лицо, которое выглядело еще полнее в обрамлении рассыпанных по накладным плечам светлых пышных волос и тугого, жесткого накрахмаленного воротника, скрепленного булавкой. Одета она была просто, даже строго: серая юбка и белая блузка, на которую свисала тонкая цепочка пенсне. Она выглядела непреложной леди, каковой и являлась, а также школьной учительницей, каковой и была в прошлом. Я слышал, как мама говорила, что мисс Гревилль когда-то преподавала в женской школе Святой Анны; я бы ее испугался, однако в ее манере общения не было ни надменности, ни претенциозности, что отделяли бы ее от презренных реалий жизни, одной из которых был я.

– Я к вашим услугам, мисс, это я разбил окно.

– Похоже что так. – У нее был высокий, ясный голос, ее акцент не был характерен для Ардфиллана, скорее, в ее случае данный акцент сам несколько пострадал. – По крайней мере, с вашей стороны это благородно – прийти по собственной воле.

Я молча принял комплимент, которого не заслуживал.

– Как это случилось?

– Извольте, мисс: я занимался метанием.

– Юный Кэрролл… полагаю, что вы – юный Кэрролл… не обращайтесь ко мне, как к девушке в чайной лавке. Можете называть меня «мисс Гревилль», по крайней мере для начала нашего знакомства. Что вы метали?

– Камни, мисс… Гревилль.

– Камни! Боже мой, какая дурная привычка! Я бы не возражала, если бы вы разбили мое окно мячом. Но камни! Зачем?

– Если вам интересно, – ответил я, начиная оживать, – я довольно метко бросаю камни. Я могу, если хотите, попасть в любую цель на той стороне дороги.

– Правда? – воскликнула она с интересом.

– Показать?

– Нет, только не камнями… – Она сделала паузу. – Разве вы никогда не бросали мяч?

– Нет, мисс Гревилль. У меня его нет.

Она внимательно, чуть ли не с жалостью посмотрела на меня, затем, предложив мне сесть, вышла. Я сел на край стула и, пока ее не было, огляделся. Большая комната озадачивала и даже пугала меня. Странные образцы мебели, которых я никогда не видел прежде, – не темные и блестящие под политурой, как наш лучший комплект красного дерева, но в основном выцветшего медового цвета стулья с сиденьями из цветных нитей, инкрустированный комод с китайским узором в желтых и золотых тонах, мягкий серый ковер с блеклым розоватым рисунком в центре. Цветы на подоконниках, а также в большой голубой вазе на длинном и плоском пианино, совсем не похожем на наше.