Песенка в шесть пенсов и карман пшеницы - Арчибальд Кронин

Едва мой взгляд остановился на каминной полке, на которой стояло много маленьких серебряных чашек, как вернулась мисс Гревилль.

– Можете взять это. – Я встал, и она протянула мне мяч. – У него своя история, которая, вероятно, вас не заинтересует. Он принадлежал моему брату.

– Того, с веслами? – вдохновляясь, спросил я.

– Нет-нет. Не гребца. Другого, младшего.

Она рассеянно улыбнулась, и хотя эту улыбку нельзя было назвать недоброй, она, к моему сожалению, была явно отрешенной. Я совсем не хотел сюда приходить, но, странное дело, теперь мне не хотелось уходить отсюда. Эти загадочные ссылки на Боба мокрого и Боба, предположительно, сухого[29] заинтриговали меня. Я сделал попытку продолжить разговор:

– Разве вашему младшему брату не нужен мяч?

– Теперь ему ничего не нужно, – бесстрастно ответила она. – Он был убит два года назад под Спион-Коп[30].

– О мисс Гревилль! – воскликнул я с сочувствием, на которое только был способен. – Он отдал свою жизнь за короля и страну!

Она бросила на меня взгляд, полный невыразимого отвращения:

– Не будьте столь пафосны, маленький резонер, иначе наше знакомство, доселе короткое и беспрецедентное, немедленно прекратится. – И она позвонила в колокольчик, дабы меня препроводили до дверей.

Мама, хотя и огорчилась тем, что я забыл сказать про оплату разбитого стекла, с интересом и удовольствием выслушала мой отчет о визите, из которого я тактично удалил последний пассаж. С тех пор как мы сюда переехали, она проявляла вежливый интерес к нашей соседке. Однако мяч при ближайшем рассмотрении оказался довольно бесполезным. Жесткий, кожаный, с залатанным швом, он не подпрыгивал и во всех отношениях никак не подходил для моих обычных игр. В тот же вечер я показал его отцу.

– Это мяч для крикета, – пояснил он. – И им играли.

– Она рассказала Лоуренсу, что у мяча есть история, – заинтересованно пояснила мама.

– Несомненно, – иронически улыбнулся ей отец. – По словам жилищного агента, у этой дамы полно историй. Некогда они были очень важными людьми. Большое поместье недалеко от Челтенхема. Но ее папан почти все профукал, и она занялась преподаванием. Сначала в колледже Челтенхема, затем в Святой Анне. Но теперь она все это бросила.

– Интересно почему? – задумалась мама.

Улыбка отца стала шире.

– Склонен полагать, – пробормотал он в своей любимой манере, – что в некоторых своих проявлениях она слегка чу-да-ко-ва-та.

Он произнес последнее слово на мелодию популярной песни тех дней, которая начиналась так: «Ой, не чу-да-ко-ва-та ли она?»

– Чепуха! – воскликнула мама. – Это просто досужие сплетни. Она мне кажется прекрасной леди, и она была очень любезна с Лори. В следующий раз, когда мы встретимся, я хочу поклониться ей и поблагодарить.

Таким образом, разбитое окно послужило началом нашего знаменательного знакомства с мисс Гревилль.

Во всех отношениях корректная и даже сдержанная благодарность, которую мама выразила мисс Гревилль через несколько дней, была принята более чем благосклонно. Наша соседка, живущая одна и, по-видимому, имеющая ограниченный круг друзей, была расположена к новым знакомствам. Она посетила нас и оставила свою визитную карточку. Десять дней спустя мама нанесла ответный визит и была приглашена на послеобеденный чай, после какового мероприятия она вернулась, сияя от удовольствия и с кучей интереснейших новостей.

За ужином она доложила отцу и мне, что мисс Амелия Гревилль очаровательна и очень-очень леди – мама сделала акцент на этом слове. Ее мебель и серебро, которые достались ей из семейного дома недалеко от Челтенхема, были прекрасны, – и вправду, все в доме говорило об изысканном вкусе. Она была художественной натурой, любила музыку, играла на виолончели и надеялась составить дуэт с мамой. Увлеченная ботаникой, она показала замечательный альбом засушенных полевых цветов. Она часто ездила в Швейцарию – полазить по горам. Ее родители умерли. У нее было два брата, получившие образование в Итоне, один из которых жив и в настоящее время занимается фермерством в Кении. Она посещала церковь Святого Иуды, заведение, принадлежащее Высокой англиканской церкви[31], и поэтому хорошо относилась к католикам. Она была са́мой… Вдруг, встретив взгляд отца, наклонившегося к ней с более, чем обычно, насмешливой снисходительностью, мама запнулась.

– Да, – она слегка покраснела, – она была добра ко мне. Но совершенно независимо от этого мне она нравится. И знаешь, Кон, мне не хватает подруги, особенно когда ты весь день отсутствуешь.

– Тогда я рад, что ты ее нашла, – великодушно сказал отец, – только не… ну, не заходи слишком далеко, девочка моя.

Я был совершенно не согласен с отцом. Мисс Гревилль произвела на меня сильное впечатление. В самом деле, я взял за правило, вернувшись из своей задрипанной школы, слоняться возле палисадника перед домом в надежде, которая пока что оказывалась иллюзорной, привлечь ее внимание. Теперь же, подумав о тех удивительных синих веслах, я сказал в раздумье:

– Должно быть, приятно иметь брата из такой школы, как Итон, даже если ты сам туда не ходил.

Отец рассмеялся, как будто нашел что-то занимательное в моем замечании или в том, как я его произнес:

– Не волнуйся, мой мальчик. Святая Мария – всего лишь временная остановка. Все идет к тому, что довольно скоро у тебя на руках будут козыри.

В эти дни он был в отличном настроении. Другой воздух, несомненно, устраивал его. Он наслаждался экспрессом – роскошным поездом между Уинтоном и Ардфилланом, на который у него был сезонный билет в первом классе. Он набирал высоту в этом мире, безошибочное обещание процветания подразумевалось в его словах, в его манере, в его элегантном, ухоженном облике. Он, казалось, полностью оправился после того странного происшествия на берегу Арденкейпла и не забывал напоминать нам, что счастливый результат был в основном достигнут благодаря его собственным усилиям. Когда мы покидали Арденкейпл, доктор Дати дал ему записку для представления своему коллеге в Ардфиллане. Это был доктор Ивен, худой, сутулый, мягко ступающий пожилой человечек, с висящими щеками и клочком седой бороды, всегда аккуратно подстриженной до определенной длины. Его манера тихо, почти на цыпочках, приближаться, его серьезный вид создали ему репутацию человека исключительно профессионального, и он слыл умным.

Поначалу отцу он не понравился. «У него лицо как у покойника», – сообщил он маме и после этого, хотя ему были рекомендованы периодические проверки состояния здоровья, свел свои визиты в дом врача к минимуму, а с недавних пор и вовсе их прекратил Мама подозревала, что вышло какое-то недоразумение, что отец, как она выразилась, «поцапался» с доктором Ивеном. С другой стороны, он в принципе всегда недолюбливал врачей; его насмешливое и скептическое отношение к данной профессии уже давно стало у нас притчей во языцех. «Жженый сахар и вода», – издевался он, качая головой, снисходительный к нашей доверчивости, наблюдая за мамой, которая твердо верила в укрепляющие средства и регулярно назначала их мне, отмеряя столовую ложку моего «лекарства» от Парриша[32].