Королевская кровь. Медвежье солнце - Ирина Котова

Эхо от хохота все еще гуляло по залу, когда Тротт потянулся к сияющему дождю, уплотняя нити, утрамбовывая и перенаправляя. Загудело, зал стал подрагивать – медленно двинулись вдоль стен потоки стихий; струи, текущие по желобкам, отрывались от стен и, изгибаясь, сливались с набирающим силу ураганом. Инляндец снова поднялся в воздух – его потряхивало от желания выпить все вокруг, поглотить, но он все добавлял и добавлял мощи, чтобы потом ударить и снести и барьеры, поставленные неведомыми шутниками, и самих невидимых любителей посмеяться.

– Но-но! – раздался в зале громовой голос. – Не шали, малец! Сейчас ведь университет порушишь!

От стен, прямо из мерцающих струй, соткались две огромные фигуры – Тротт с трудом видел их через потоки, с ревом крутящиеся вокруг. Фигуры то расплывались, то становились четче, но черты лиц были ему знакомы. Вот какие вы, хранители старого университета, герои легенд и студенческих страшилок.

Макс опустился на землю, присел, приложил ладони к полу и медленно, с трудом стал выкачивать чудовищный вихрь в землю. Зал мелко затрясся, а фигуры подошли ближе, сели, скрестив ноги, и не без удовольствия наблюдали за инляндцем. И болтали, несмотря на то что подпрыгивали вместе с дрожью земли.

– Силен, да, Арик? А хлюпиком был каким, аж гордость берет! Наш воспитанник-та!

– Так, – сказал Тротт раздраженно – ладони горели, остатки созданного им урагана таяли призрачной пылью, невольно прихваченная сила игриво колола тело, – кто вы такие, я уже понял. Что нужно?

– Пугнуть тебя хотели, – с ехидцей ответил Аристарх, камен из коридора первого этажа. – Очень уж ты, малец, злобный.

– Обженить его надо, мигом подобреет, – буркнул второй и вдруг поменял форму, став похож на Мартина – только огромного, светящегося, и Мартиновым же голосом добавил: – Эта он сублимируеть так.

– А может, прикопать тут? – спросила мерцающая леди Виктория, повела плечом и подмигнула Тротту. – Никто и не найдет.

Макс выдохнул, отметил про себя, что в кабинете Алекса больше встречаться не следует. В голове зашумело. Он не переносил нелепые ситуации.

– А злится-то как, поглядь, – ехидно сказал псевдо-Мартин и погрозил Максу пальцем. – Ты вот что, малец, охолонь-ка. Поговорим. Пошто девчонку опять обидел? Она вон какая маленькая да худенькая! Ты хоть погляди, какая она хорошенькая, чисто козочка! И добрая!

– Нежить, – сухо сказал Макс, мысленно прокляв уже и свою доброту, и Алекса, и профессора Николаева, сладко спящего у себя в кабинете, – одинаково жрет и маленьких, и больших. От неправильной волшбы гибнут и хорошенькие, и некрасивые. Если ей руки оторвет, то доброта не спасет. Вы здесь сотни лет – сколько на вашей памяти студентов доживало до седьмого курса? Только с нашего потока из ста пятидесяти человек тридцать погибло до выпуска. И больше половины – в первые двадцать лет после.

Камены слушали его, и ехидное выражение на их лицах менялось на сочувственное, и фигуры друзей таяли, уступая место прежним обликам.

– Я даю знания так, – продолжал инляндец зло, и голос его отражался от стен, – чтобы им даже в голову не пришло совершить ошибку. Кто послабее – сам уйдет или на экзаменах отвалится, а кто посильнее – я буду уверен, что сделал все, чтобы они в живых остались. Сюда идут с пустыми головами, забитыми романтическими представлениями о том, какими они будут великими магами, как их будут все уважать. И не понимают, что это тяжелый труд, обожженные руки, ранения и постоянный самоконтроль. А вы со своей жалостью и сюсюканьем только вредите студентке.

– Все правду говоришь, но ты подумай, – совершенно нормальным голосом вдруг сказал Аристарх. Или Ипполит? – Время заматереть у нее еще будет. Ты тоже, малец, не сразу гиперученым стал, и замечу, что учится она поболе тебя на первом курсе. А сейчас сломаешь, и что?

– Целее будет, – Макс раздраженно дернул плечами. Камены смотрели на него с жалостью, и он открыл Зеркало – никто ему не препятствовал – и ушел в свой привычный, спокойный, тихий лес. Без рыдающих девчонок и восставших духов.

Хотя нет, рыдающая девчонка тут уже была.

Весь день, пока он работал, Макса потряхивало, и он предпочитал думать, что это от избытка силы. Инцидент в заземлителе он уже забыл. А помнились ему злой взгляд зеленых глаз, юбка, едва прикрывающая колени, пальцы, испачканные мелом. И где-то глубоко снова шептал тихий голос совести: ну к чему тебе противостояние со вчерашней школьницей? Оставь ее в покое!

Тротт упорно работал до поздней ночи и настолько измотался, что рухнул в постель, не поужинав. Тело так ломало, что он почти с удовольствием, поймав момент между сном и явью, отпустил себя туда, куда уже много лет не ходил по своему желанию. Туда, где он проживал вторую жизнь, являющуюся ему во снах, вколачивающуюся в мозг чужой памятью, напоминающую о себе в моменты избытка силы настойчивым голосом «пусти меня». Сейчас он шел туда добровольно, потому что уж лучше так, чем сорваться здесь.

Макс обнаружил себя в дороге, недалеко от поселения: с пояса свисали несколько подстреленных зайцев, на спине, между отрастающими крыльями, висел лук. Переждал поток хлынувших воспоминаний, морщась и сжимая зубы. Получается… с его последнего, не очень приятного пребывания здесь прошло почти два месяца? Время здесь текло странно по отношению к туринскому – никак он не мог вычислить закономерность.

Уже садилось солнце, и Тротт медленно зашагал к городку, вдыхая влажный и теплый лесной запах. Но пошел не домой – направился на окраину поселка, к маленькому деревянному дому с соломенной крышей.

– Это я, не бойся, – сказал он предупреждающе, ступая в темный проем двери. Здесь пахло кислым тестом и медом. Женщина, склонившаяся над столом, на ощупь перебирала крупу. Подняла незрячие глаза, улыбнулась настороженно.

– Давно не заходил, Охтор.

Действительно, давно. С момента пленения его дар-тени здесь не был.

– Дети где? – спросил он, кладя на стол добычу и снимая с пояса кошель с золотом. Кошелек звякнул о дерево – хозяйка дома дернула губами, вздохнула благодарно, и он взял ее ладонь, положил на кошелек, потом на одного из зайцев, чтобы ощупала.

– На сеновал пошли спать. Старший натрудился, душно в доме-то.

– Хорошо, – проговорил Тротт, снимая лук, перевязь. – Я сейчас обмоюсь, Далин.

– Будешь есть? – спросила она, прислушиваясь.

– Нет, – ответил он нетерпеливо. – Приготовь постель.

Он вышел во двор – на землю уже опускалась темнота, и только окошки светились свечным огнем да горели факелы на воротах городка. В лесу щебетали птицы, иногда слышался треск – то бродила местная фауна. Охотник снял кожаную куртку, штаны, отставил сапоги и пошел к колодцу, лично выкопанному им.

Ворот скрипел натужно, но он вытащил ведро, разделся донага и окатился ледяной водой, фыркая и отряхиваясь. Потом еще и еще, пока не заломило зубы, а голова не перестала гудеть.

В поселке жили не только дар-тени. Простые люди иногда появлялись здесь, спасаясь от жестокости феодалов, и их принимали – самих крылатых было слишком мало, чтобы обеспечивать жизнь.