Крылья ветров - Лариса Петровичева

Некоторое время Степанец перечитывал изученное, пытаясь понять, что именно его тревожит. Была будто какая-то зацепка, крючок в голове, который дрожал и дёргался, привлекая внимание: что-то с этим студентишкой было не так, но что именно? Степанец отхлебнул кофе из полупустой чашки, покосился на крутозадую официантку, которая вертелась возле бара и хохотала на всё заведение, и тут его осенило.

Троечный школьный аттестат.

Сплошные пересдачи до второго курса, до академа.

После клиники – отличник.

Скажите, пожалуйста, дорогие товарищи, бывает ли так? Весь жизненный опыт Степанца прямо-таки вопил о том, что не может случиться на свете такого перерождения. Из двоечника и торчка в молодые учёные – да Господь наш с его чудесами такого не сотворит при всём желании, ибо есть вещи заведомо невозможные. Степанец достал мобильник и набрал номер Харина.

– В общаге его нет, – сказал он, когда Харин взял трубку. – Друзей, знакомых, собутыльников, местных алкашей мы уже прошерстили, тоже глухо. В общем, мои начали методично прочёсывать город; на всякий случай пасём общагу и сокурсников, вдруг у кого объявится.

– Хорошо, – промолвил Харин, хотя хорошего, по большому счёту, было не так уж и много. – Что ещё, Сёма?

Степанец помедлил.

– Слушай… Чёрт, вот даже не знаю, как сказать… Паренёк-то наркоманом был, ты в курсе?

– Ну? – Харин был не в курсе, но информацию к сведению принял.

– Вот ты, Даниил Олегович, умный мужик. Как считаешь, может ли торчок, у которого дороги до подмышек, и колется он уже под язык, вылечиться и завязать?

Харин хмыкнул.

– Скорее всего, он может сдохнуть от передоза.

– Логично. Однако наш-то жив-здоров. Вылечился, завязал, отличником стал. За три года даже не закурил, и стакана красного не выпил, не то что колоться. Скажи мне по совести, бывает такое?

Харин помолчал.

– Всё бывает, Сёма. Ещё раз скажу: осторожней с ним. И своих по-новой предупреди.

Степанец перевернул очередную страницу.

– Смотри, что тут ещё. Как раз на втором курсе был задержан во время облавы: кладбищенский сторож дал сигнал ментам о сборе сатанистов на Всехсвятском. Из-за этого надо быть осторожней?

– Надо, Сёма, – кратко ответил Харин. – Надо. И поэтому тоже.

За сим последовал конец связи. Степанец убрал трубку в карман и допил кофе. Сатанисты, значит… Ну нет, какой из него сатанист: так, кантовался там, где тепло и есть лишний «баян»… Однако крючок в голове продолжал звенеть; Степанец вздохнул и понял, куда отправится после того, как уплатит по счёту.

* * *

Митю Ракова в своём кругу именовали двояко: по фамилии – Рак (со всеми возможными вариациями; например, поставить Рака раком: если Митя не отдавал взятого в долг и требовалось его проучить) и по поведению – Гуру-Дай: он любил проповедовать невнятные идеи, которые заканчивались всегда едино: просьбой подарить что-нибудь безвозмездно, то есть даром. Денег ему, разумеется, никто не давал, спичек и еды тоже, но Митя не падал духом и продолжал нести неведомую разуму чушь и клянчить, а то и утягивать потихоньку приглянувшуюся вещь. С виду это был подлинный философ: то есть не мыт, с жиденькой, почти бесцветной бородёнкой, и в настолько засаленной одежде, что изначального цвета и фасона не смог бы представить даже самый просвещённый разум.

«Да уж, – подумал Степанец, разглядывая Митю, и припечатал: – Гнус!»

Обитал он в хибаре такого отвратного вида, что видавший всякие виды Степанец брезгливо скривил губы и старался ни на что не наступать и ни к чему не прикасаться. Бытовой сифилис не дремлет, особенно в таких местах, в которых тряпка со шваброй появились в день заселения и ни разу не пригодились.

– А что я? А я ничего! А я не брал ничего, вот тебе крест святой! – голосил гнус, пытаясь одновременно креститься и скручивать Степанцу кукиш. Степанец не стал особо разбираться в лопотании немытого философа, и, не сильно задумываясь по вопросу, дал Мите по сопатке. С умниками, нищебродами и неадекватами у него испокон веков был короткий разговор.

Митя моментально осел на землю, перепугался и умолк. Степанец произвёл на него неописуемое впечатление; наверно и сам архангел Михаил, выступивший в полном облачении и с пламенным мечом из огненной тучи с треском и блеском, не выглядел бы для Мити столь колоссально.

– А я ничего… – повторил было он и прижух окончательно. «Вот и ладненько», – подумал Степанец и сказал:

– Николаев Александр. Лечился с тобой в одной богадельне. Выкладывай всё, что знаешь, мне очень интересно.

Далее последовал такой понос слов и запор мысли, что на полное описание и рассортировку всего, вываленного Митей на Степанца ушло бы не менее недели. Степанец пару раз встряхивал гнуса, призывая его к порядку и следованию теме беседы, но гнус не унимался и продолжал нести: наконец-то у него отыскался слушатель. Впрочем, Степанец где-то к середине Митиного монолога впал в крепчайшую уверенность, что ему пудрят мозги, причём внаглую и беззастенчиво.

Из сказанного выходило невесть что, сапоги всмятку, смесь ненаучной фантастики и научного коммунизма. Итак, Николаев Александр действительно лечился вместе с Дмитрием Раковым в областном центре наркотерапии, причём лежали они в одной палате, и помянутый Николаев соседа за человека не считал, и не разговаривал с ним иначе, чем матом. Понятное дело: Николаев к тому моменту был совсем пропащим, докололся до того, что распродал всё из имущества, и за дозу не брезговал абсолютно ничем. В клинику его положили товарищи по университету, которым надоели загулы и бесчинства однокашника.

«Чудны дела твои, Господи, – подумал на этом месте Степанец. – Ну тогда совсем ясно, почему он на факультет не вернулся. В глаза-то как людям глядеть?»

Далее реализм повествования иссяк, и началась фантастика. Выяснилось, что Митя Раков вовсе не Митя Раков, опустившийся охламон и отщепенец со дна общества, а великий философ и маг, который совершил чудо. Да-да, настоящее чудо, и прямо в клинике, чтоб, так сказать, далеко не ходить.

– Что за чудо? – нахмурился Степанец.

Самое настоящее, что бы вы думали! Он, Митя Раков, достоин того, чтобы имя его славили в веках, и поклонялись ему как великому гуру и заклинателю духов.

– Ты мне ваньку не валяй! – рявкнул Степанец.

О да, часто бывало, что толпа и быдло платили философам не почётом и уважением, а презрением и ненавистью, но кто по прошествии лет вспомнит эту толпу? А вот его, великого Митю, не забудут вовеки веков, ибо он, произведя ритуал особого рода, вычитанный им (тут Степанец не разобрал, но додумал, что гнус вычитал неведомую ересь где-нибудь в сортире, а потом употребил по назначению) в особых документах (ну да, пятьдесят четыре метра!), вступил в контакт с духом Великого Жука, и выпустил его в мир.

– Хреново тебя лечили! – заметил Степанец. – Нечего мне тут заливать, по делу давай говори!