Крылья ветров - Лариса Петровичева

По делу выяснилось то, что в ритуале Митя использовал соседа по палате. Как было замечено выше, Николаев Митю в грош не ставил, и первым делом послал по всем известному адресу, но затем увидел в руках заклинателя духов волшебный пакетик с белым порошком, и продался полностью и сразу. После отбоя на полу маркером была вычерчена неведомая разуму загогулина, в центре которой разместился Николаев, а Митя принялся читать заклинания, расположившись в благоразумном отдалении. А потом стряслось вполне ожидаемое: дух Великого Жука заговорил с Митей устами Николаева.

– И что сказал? – спросил Степанец, несколько уморившийся от передачи «В гостях у сказки». Тут гнус замялся и прогундел нечто неразборчивое, из чего Степанец сделал вывод, что дух попросту послал его на три весёлых буквы. Гораздо более интересным оказалось то, что Николаев в итоге потерял сознание и пребывал в состоянии клинической смерти семь минут. Что самое интересное: поправившись, Николаев стал совершенно другим человеком: не прежним буйным полудурком, а спокойным, рассудительным и вполне созревшим для общественной жизни человеком. Больше он не ругал Митю последними словами и вообще почти не разговаривал с соседом, а спустя месяц и вовсе выписался из клиники, и больше Митя его не встречал.

Одним словом, укрывище гнуса Степанец покидал весьма озадаченным. Хотя он и был искренне верующим человеком, как и все люди его круга, носил на шее золотой крест, по размерам впору какому-нибудь батюшке, и частенько жертвовал на храм, но всякие заклинатели духов, очистители чакр и очевидцы божественных чудес вызывали у него вполне обоснованное подозрение и брезгливость. Вот и сейчас Степанец шёл к машине, пребывая в некотором смятении чувств. Возникшая мистика среди насквозь прозаического дела неприятно его задевала.

Впрочем, обдумать окончательно услышанное от Мити Степанец не успел: на мобильник поступил звонок от Харина.

– Сёма, давай скорее сюда, – голос Харина ощутимо дрожал, что Степанца почти напугало. – У нас проблемы.

* * *

Проблем действительно было немало: Степанец понял это, когда увидел на двери клуба табличку «Закрыто», и это в шесть вечера, когда в клубе вовсю развлекался народ на уроках танца живота. В предбаннике, гардеробной, и первом, чайном зале не было ни души, даже податливых девчонок из обслуги. Степанец прошёл в зал славы, где устраивались концерты, и на стенах висели фотографии звёзд всероссийской величины, удостоивших вниманием «Двери в небо» – тоже никого. Клуб натуральным образом вымер. Степанцу подумалось, что он один во всём здании, и тотчас же уловил тоненький протяжный скрип, похожий на плач. От этого не страшного, в общем, звука, по спине Степанца пробежали мурашки, чего за ним раньше не водилось. Он в какой-то момент обнаружил, что держит в руке пистолет: оружие придаёт человеку уверенность даже в такой ситуации; Степанец понимал, что выглядит глупо, что не может позволять подобного поведения, но ничего с собой поделать не мог.

Наверняка Степанец выглядел забавно, когда прошёл через клуб, никого не обнаружил, и, выбив дверь кабинета Харина с ноги, вломился внутрь. В кабинете обнаружились: сам Харин, выглядевший так, будто получил только что пресловутую и легендарную клизму из скипидара вёдер на десять, бригада самого Степанца в полном составе, причём выражения лиц его хлопцев мало в чём отличались от физиономии хозяина клуба, и рыжая стервь Голицынская, покойного муженька которой Степанец знал ещё по делам в девяностые, и искренне жалел, что тот умер в собственной постели, своей смертью, а не будучи закатанным в асфальт. Но самым жутким в кабинете было то, что всё – стены, пол, рабочий стол хозяина – было затянуто отвратительной белёсой паутиной, и паутины этой вроде постоянно прибывало.

– Проходи, Сёма, – каким-то мёртвым голосом произнёс Харин. Он искренне старался держаться с достоинством, старался даже в такой ситуации оставаться хозяином положения; что ж, пока это у него более-менее выходило.

А вот Степанец испугался – потому что попросту не мог контролировать ситуацию. Она выходила за рамки здравого смысла и всего того, с чем Степанец привык иметь дело.

– Волыну-то опусти, – посоветовала Голицынская. – Не время сейчас ей махать.

Удивительно, но Степанец послушался. Мелькнула мысль, что с этой шалавой он ещё разберётся – потом. Обязательно. Давно пора.

Но паутина-то откуда?

– Ну что, раз все в сборе, то я начну, – сказала Голицынская и непринуждённо встала с кресла. Паутина скользнула по чёрному лаку её сапог, и – Степанец готов был поклясться всем, чем угодно – отпрянула. Зато по его собственным ботинкам она уже струилась совершенно вольготно. «Меня сейчас вырвет», – подумал Семён.

– Так вот, господа, – рыжая двигалась по загаженному кабинету легко и непринуждённо, словно и не замечала паутины, хотя любая на её месте давно бы вопила диким голосом. – К чему мы тут все собрались… Да к тому, что у меня к вам очень выгодное предложение.

Степанец подумал, что у него тоже есть предложение: разложить Голицынскую на столе, отодрать как следует, а потом пустить пулю в лоб. Самое то.

– Дело в том, что вы совершенно необоснованно преследуете моего хорошего знакомого. И не только моего, но и Кирилла Александровича. Сами понимаете, что нам это не нравится, да и вообще глупо. Ну согласитесь, на кой вам сдался Николаев? Что вам с ним делать?

Молчание было ей ответом.

– Денег с него не стрясёшь. Никаким другим манером не используешь. Так зачем? – Голицынская подошла к Харину вплотную и сняла с лацкана его пиджака почти незаметную паутинку, а затем продолжала совсем другим голосом, в котором не было мягкости и нарочитой вкрадчивости, а позвякивал металл. – Я не знаю мотивов заказчика. Сдаётся мне, что вы тоже не знаете. Тем не менее, прямо сегодня вы, Даниил Олегович, звоните ему и говорите, что отказываетесь от работы. Иначе информация о скуратовской конопле идёт прямиком в Госнаркоконтроль, документы на те сборы, которые вы проводите по средам – в следственный отдел епархии, а на закуску весь ваш клуб будет в этой паутине, чтоб санэпиднадзору не скучать. И не надейтесь, что отделаетесь, как обычно, барашком в бумажке.

– Даниил Олегович, да чего ты её слушаешь! – вспыхнул Степанец. Не бывало такого, чтобы какая-то дура-баба раздавала при нём ценные указания серьёзным людям. – Кто она такая, вообще? Да ты слово скажи, она отсюда не выйдет!

Харин и не взглянул в его сторону.

– Помолчи, Сёма… – пробормотал он. – Лиза, ладно… Мы поняли.

Голицынская ослепительно ему улыбнулась.

– Ну вот и славно. Приятно иметь дело с умными людьми.

И вышла модельной походочкой, дрянь такая.

Уже на улице, усевшись в машину, Лиза открыла сумку, и оттуда высунулся паук с улицы Щорса. Выглядел он неважно, хотя обгоревшая шерсть начала понемногу отрастать.

– А можно мне вернуться? – спросил он чуть не заискивающе. – Там добыча, вкусная добыча… Ни в какое сравнение с тем, что в Подьячево.