Жанна де Ламотт - Михаил Волконский

Сам Саша Николаич после того, как снова стал богатым, не любил показываться в обществе, которое недавно отвернулось от него, когда сочло его разорившимся. Он бывал по преимуществу в небольшом кругу своих друзей, близких приятелей Леки Дабича, относившегося к нему по-дружески и в минуты его несчастья…

А среди знакомых ему девушек давно была одна, особенно покровительствуемая им, а также и его матерью, Наденька Заозерская, судьба которой тоже не была завидной.

Жила и воспитывалась она у тетки, старой фрейлины Пильц фон Пфиль, никуда не показывавшейся и сидевшей безвыходно и безвыездно в трех комнатах на нижнем этаже Зимнего дворца, где ей отведена была квартира. Если куда и выезжала Наденька, то исключительно благодаря матери Саши Николаича, иногда бравшей ее с собой.

Трудно было сказать, какое чувство питал к Наденьке Саша Николаич. Это совсем не было любовью, потому что разговаривая с Наденькой, Саша Николаич был холоден и, когда видел ее, его сердце не билось сильнее. Но это не было и дружбой, потому что они никогда не вели друг с другом задушевных разговоров.

Но нельзя также было и сказать, что Саша Николаич был равнодушен к Наденьке, потому что ему было скучно, если он долго не видел ее, и потому еще, что ему казалось, что он знал и понимал ее, как никто другой.

Что же касается самой Наденьки, то она прямо, попросту, без всяких затей, с увлечением, по-девичьи любила Сашу Николаича, по-девичьи же скрывала ее, эту любовь, боясь даже себе самой признаться в ней и даже думать о ней в тишине ночи, чтобы эта тишина не подслушала ее мыслей.

Наденька даже не мечтала, как мечтают многие, если не все, в ее положении. Ей казалось, что для нее никакое счастье немыслимо…

Несчастной или обиженной судьбой считать себя она не могла. У нее была прекрасная комната во дворце у фрейлины-тетки, комната в Зимнем, была в ее распоряжении придворная карета с лакеем на козлах, в которой она ездила, когда хотела. Она была одета, обута и сыта…

А что за это она должна была просиживать долгие часы со своей сварливой старой теткой, так это Наденьке казалось ее святой обязанностью. По ее мнению, у каждого человека были свои обязанности, и вот на ее долю почему-то выпала обязанность возиться с престарелой теткой и терпеливо сносить ее капризы.

Тетка боялась сквозняков и потому, несмотря на жару, окна в их квартире постоянно были заперты.

Наденька сидела у окна, выходившего на набережную Невы, и вязала гарусные напульсники. В стороне от окна, на диване, с подушками под спиной и скамейкой под ногами, сидела фрейлина и также вязала напульсники.

С тех пор как Наденька помнила себя, они с теткой вязали эти напульсники для бедных, но кто были эти бедные, нуждались ли они на самом деле в этих напульсниках и доходили ли последние до них, Наденька никогда не знала.

Она привычными движениями машинально перебирала спицами, а сама глядела в окно на темную, быстро несущую свои, как бы отяжелевшие воды, Неву. Медленно двигалась по реке баржа. Как чайка взмахивает крыльями, так поднимались вдали весла удалявшегося ялика. Вдруг Наденька, вздрогнув, подбежала к окну и, взглянув в него, застыла на некоторое время без движения.

В это время по набережной мимо окна проезжала кавалькада молодых людей, целое общество, веселое и смеющееся. Все были верхом — и мужчины, и дамы — и всех: их Наденька узнала, но первым среди них узнала Сашу Николаича, который был в синем рейтфраке, в блестящих крагах, в надетом слегка набекрень цилиндре, и ехал на тонконогой гнедой лошади. Он ехал рядом со своей дамой, и ею (Наденька сразу же узнала ее) была черноглазая и бойкая, хорошенькая Лидочка, графиня Косунская.

Наденька проводила взглядом проехавшую мимо кавалькаду и грустно опустила голову. Ей было жаль, что она не умеет ездить верхом. Зачем тетка не пускает ее вот так участвовать в удовольствиях и прогулках, которые то и дело устраиваются молодежью, и зачем ей приходится проводить всю жизнь в этих комнатах? Ведь и она могла бы так же ехать верхом рядом с Сашей Николаичем, и так же смеяться и улыбаться тому, что говорит он, а что счастлива она была бы в тысячу раз больше всякой Лидочки-графини, как в виде прозвища звали Косунскую, об этом знала уже только она одна…

Кавалькада промелькнула, как видение, вдруг явившееся и исчезнувшее, и снова все стало по-прежнему: Нева катила свои темные тяжелые волны, медленно двигалась баржа и взмахивали весла на ялике… Тетка перебирала спицами, вязала напульсник, и Наденька — тоже, и так вот изо дня в день…

Скучно! Хоть бы приехал кто!.. Но приехать к ним некому!

Как раз в эту минуту, словно бы в ответ на мысли Наденьки, вошел лакей и доложил:

— Княгиня Гуджавели, прикажете принять?

«Кто же это? — стала вспоминать Наденька. — Кажется, мы такой и не знаем!»

— Княгиня Гуджавели? — переспросила фрейлина. — Не помню что-то! Надин, мы ведь не помним такой? — обратилась она к Наденьке.

— Я не знаю, тетя! — пожала плечами Наденька.

— Извинитесь и скажите, что я никого не принимаю, — приказала тетя Пильц фон Пфиль.

Лакей ушел, но почти тут же вернулся с подносом, на котором лежал лист бумаги, где было написано по-французски:

«Зизя Атанианц, институтская подруга Лили Пильц, ныне княгиня Гуджавели, просит принять ее как старую подругу!»

— Ах, да это же Зизя Атанианц! — воскликнула фрейлина. — Просите ее скорей, просите же, как же, помню ее!

Зизя Атанианц стремительно влетела в дверь и кинулась на шею своей подруге.

— Откуда ты?.. Где была?.. Как же так вдруг?..

Княгиня едва успевала рассказывать:

— Ах, дорогая, я жила за границей, в Лондоне, а потом в Крыму… Там у нас земной рай, в Крыму-то… И вот соскучилась по столичной жизни… Я там оставалась в стороне от жизни и так отстала от всего…

— А я, моя милая, — рассказала в свою очередь Пильц фон Пфиль, — тоже живу затворницей, как в монастыре, никуда не показываюсь, да и здоровье не позволяет…

— Ну, все-таки я так рада видеть тебя!..

— А я-то разве не рада? Ты надолго?

— Не знаю еще… Как поживется…

— Ну и отлично!.. Но твой приезд так меня взволновал…

И разговор старых подруг затянулся до бесконечности.

Орест Беспалов пропал на три дня и в доме Николаева не показывался, так что даже Анна Петровна, мать Саши Николаича, обеспокоилась и пришла в кабинет сына расспросить его, что могло такое случиться с «месье Орестом», и отчего его так долго нет.

— Вероятно, он хронически нездоров, маман! — ответил Саша Николаич. — Впрочем, если он не явится сегодня, то я пошлю о нем узнать у его отца!

— То-то же! Его же три дня уже нет!

— Неужели три дня?