Ключевой - Максим Забелин

Нужны были деньги. И тогда я решил продать на черном рынке единственное ценное, что у меня было, – икону Николая Чудотворца. Это была наша семейная реликвия. По легенде, в Смутное время моему прапра… прадеду ее подарил Пожарский за участие в ополчении. Когда во время революции пришли красные с обыском на изъятие буржуазных ценностей, бабушка спрятала ее в люльке моего отца. Когда он уходил на войну, она сняла с иконы часть серебряного оклада и положила ему в карман. Он прошел с ним всю войну, от Москвы до Праги, и вернулся домой без единого ранения.

Перед нашей свадьбой отец передал пластинку от оклада и икону мне. И вот она лежала у меня на антресоли в комнате. Особого пиетета к религии я не питал, будучи комсомольцем-активистом, но избавиться от такой ценности мне тоже не приходило в голову. Папа все сетовал, что я не повешу ее на видное место. Хотя бы по его настоянию фрагмент оклада я повесил себе на шею и носил как крестик.

И вот мне предстояло решать, продать семейную икону и стать совладельцем своего первого бизнеса или потерять все и вернуться к своим лекциям в институте за пару долларов в месяц.

В этот момент я увидел кота. То есть я впервые осознал, что животное следует за мной. Кот появлялся в самых неожиданных местах: сидел напротив нашего торгового павильона, бродил по карнизу крыши дома напротив, иногда бежал по тротуару, пока автобус, на котором я ехал с работы домой, стоял в пробке.

И однажды я заметил его у подъезда. Я возвращался домой. Был противный дождливый вечер, начало ноября где-то. Холодно. Но кот ждал меня, сидел у двери, и, когда я подошел, он побежал вперед. Это может показаться странным, но я пошел за ним. Через десять минут он привел меня к дверям родной альма-матер. Я к тому времени уже забросил диссертацию и не появлялся в институте больше месяца. Честно говоря, я думал, что меня уже уволили, но особенно не переживал об этом. Подумаешь, преподаватель! Чем гордиться?! Двумя долларами в месяц?

И вот я стою у дверей. Кошара сидит рядом. Естественно, все закрыто, время где-то одиннадцать-полдвенадцатого. А на дверях объявление: «Требуется преподаватель на кафедру энергетических установок, факультет судостроения. Заработная плата такая-то, обращаться туда-то».

Это моя должность. Мое место. Я смотрю на эту зарплату, что в пятьдесят раз меньше, чем у меня в ларьке, смотрю на эту грязную, промокшую скотину, что притащила меня сюда посреди ночи, и делаю так. – Шацкий вдруг переменился в лице, резко хлопнул в ладоши и громко, с неистовой злобой, свистнул.

Я аж вздрогнул. На мгновение мой в высшей степени интеллигентный руководитель превратился в какого-то гопника с рабочих окраин. Но тут же он вернулся в прежнее состояние и продолжил:

– Кот испуганно шныряет в сторону и скрывается в темноте, и это мне кажется таким комичным, что я смеюсь безумно, ржу, как ненормальный, минут пять. А потом просто иду под дождем домой, полный уверенности, что сделал правильный выбор.

На следующий же день я притащил икону на рынок, показал ее знатокам-нумизматам. Те, естественно, офонарели, но устроили мне встречу с каким-то мутным коллекционером.

Я взял с собой напарника плюс какого-то местного бугая, и мы погнали на квартиру в центре. Там какие-то бандиты, этот дядя-коллекционер со взглядом вампира. То-се, экспертиза – за то, что не хватает кусочка оклада, скидывают, что-то скидывают, уменьшают, но пластинку я твердо решил оставить себе в память об отце – и вот мне называют сумму, которую я никогда до этого в руках не держал. Словом, откупиться от братков за точку хватит с лихвой. Мы бьем по рукам. Забираем деньги, выходим из подъезда и бежим к метро до крови в горле, потому что думаем, что нас сейчас просто замочат за такие бабки. Но никакой погони, ничего. Эх, если б я знал тогда, сколько она на самом деле стоит… – Шацкий горько усмехнулся, вздохнул и продолжил свой рассказ. – Мы выкупили точку, и все, что называется, поперло. Скоро мы открыли несколько павильонов по городу, торговля шла бойко. Сначала мы заказывали обложки для кассет в Свердловске, а потом сами выкупили типографию журнала «Советский путь», был такой ведомственный печатный орган у Министерства путей сообщения. Все оборудование новенькое, финское. И мы начали печатать полиграфию сами, отправлять ее по всей стране – одна мастер-кассета и тысяча коробок. В шутку нашу типографию стали называть «Пиратский путь». Заказы шли со всей страны, деньги текли рекой. Тиражи были по несколько миллионов экземпляров. Тогда я и решил начать свое дело, издавать «Миллионник», и со временем так увлекся этим, что в итоге вышел из кассетного бизнеса. Наши дороги разошлись, я – с головой в газету, а напарник из пиратского лотка на радиорынке вырастил крупнейшую кинопрокатную сеть. Это Валька Румянцев, между прочим, Синематрон.

Шацкий отхлебнул уже почти остывший чай.

– Но если ты спросишь, счастлив ли я, я уверенно отвечу: нет. Ровно с той самой ночи, насколько успешно развивался мой бизнес, настолько я становился более несчастен. Сначала я этого не замечал. Думал, нужно еще немного заработать, потом еще чуть-чуть, и вот придет Счастье. Но его все не было. А между тем проблемы в семье становились все более серьезными. Мы с женой стали чужими людьми, мы начали ссориться по любому поводу, до драк доходило! Потом заболела дочь. Я неделями не бывал дома. Думал, откуплюсь деньгами. Представляешь, я правда так думал, что любовь и внимание близких можно купить!

Он покачал головой. И я вдруг увидел перед собой несчастного старика. Глубокие борозды пролегли по его лицу, оно посерело, и только впалые глаза выдавали того властолюбца, что я знал прежде.

– Больше я ни разу не видел Кота. Он пропал в ту самую ночь, когда я прогнал его. И вот сейчас я в мельчайших деталях вижу эту дверь, это объявление, эту промозглую улицу. И думаю: ведь тогда он предлагал мне сделать выбор между тем, что за деньги нельзя никогда купить, и, собственно, деньгами. И в этом наша большая, огромная ошибка. Мы выбираем деньги. Всегда деньги…

Воцарилось молчание.

– Но вы же так любите свое дело, газету? – неуклюже попытался утешить его я.

– Ваня, – усмехнулся Шацкий, – я даже не журналист, я судостроитель, я море люблю. Ну, конечно, журфак я окончил, заочно. Словом, купил диплом за деньги. Учиться-то по-настоящему времени уже не было. Но разве газета вернет мне семью?

– Пал Палыч, так у вас же дочь в Греции вроде как живет, – слегка забывшись, полез я не в свое дело. – Позвоните ей, помиритесь.

Он посмотрел на меня задумчиво:

– В Греции… Она там похоронена.

Меня словно обухом по голове ударили. Какого черта я не удержал язык за зубами?! Глупо и стыдно!

– Я отправил ее на лечение, – продолжил он тем временем. – Лучшие клиники, врачи. Ничего не помогло. А жена… Жена не выдержала. Последний раз ее видели там же, в Катаколоне, уходящей в море на нашей яхте. Через неделю яхту нашли, кружила вокруг своей оси в трех милях от берега. И на ней никого не было.

– Пал Палыч… – протянул я, совершенно потрясенный его рассказом.