Карьера подпольщика (Повесть из революционного прошлого) - Семён Филиппович Васильченко

и взяться за «Всадника без головы».

Буська, племянник Закса, ворвался в кухню.

— Мотька, пойдем иллюминацию посмотрим, в саду. Хорошо там. Ракеты пускают.

— А почему иллюминация?

— Именины Переделенков устраивает, пойдем!

— Нет, давай лучше читать.

Буська пристал было как смола, но Мотька решил не поддаваться. Только что он отделался от него, как дверь кухни открылась и влетела барышня, одна из сестер Закса,

— Матвей здесь?

— Здесь.

— Матвей, проводи Флору к Хосудовским.

— Тьфу, черти!

Однако, отказаться нельзя было и «Всадник без головы» очутился под подушкой.

Матвей оделся, чтобы провожать младшую дочь Закса к подругам.

Когда он затем шел обратно, спеша домой, на одном перекрестке перед ним мелькнули фигуры «Баронета» Лондырева и Дамочкина, служившего у Закса перед тем, как на его место поступил Лондырев, а теперь открывшего свой магазин и мастерскую, в которой несколько мастеров изготовляли обувь, подделывая ее для магазина Дамочкина под «варшавскую».

Матвей схватился за оставшееся в кармане лекарство для приказчика и ринулся за ними в догонку.

Приказчик и Дамочкин повернули к парадному бань, которые содержал местный адвокат-делец Сапрыкин.

Мотька на минуту задержался, удивляясь, что могло приказчику и Дамочкину понадобиться здесь в такой день, когда бани были закрыты, но затем он решил все-таки лекарство отдать, чтобы избежать головомойки за забывчивость.

Он вошел в под’езд.

Кто-то из служителей, пробегая по коридору, уставился на него.

— Что надо?

— Мне надо приказчику лекарство отдать, он сейчас сюда вошел.

— Там! — указал номерной на комнату за колонной.

Мотька, завернув за эту колонну, очутился сзади чучела медведя. В комнате он увидел десятка полтора народу. Она была превращена во что-то в роде кабака. Здесь играли в карты, — очевидно, пили, потому что на столах красовались батареи бутылок, а сидевшие за столами возбужденно жестикулировали; какой-то рыжий санитар с жетоном красного креста держал речь.

Сапрыкина среди них не было, Матвей знал адвокатскую тушу.

Чахоточный Дамочкин и галантерейно выхоленный «Баронет» в этой компании были, повидимому, своими людьми, потому что с ними сейчас же начали на перебой здороваться, как только они вошли.

Дав им поздороваться, азартно ораторствовавший санитар изрыгнул фразу:

— А если мы пожар им простим, то завтра они нам сделают еще что-нибудь. У нас под боком детей наших резать будут, как поросят. У них и шабаш, и кагал, и пасха с кровью русских младенцев... А мы как будто в своем же отечестве, попали под их кабалу! Что мы без них не обойдемся что-ли?

И санитар, обведя глазами присутствующих, отпил из стакана, чтобы засесть потом за стол с картами.

— Нужно, чтоб полиция на нашей стороне была, —заметил кто-то. —Иначе нас разгромят.

— А в полиции не православные люди, что ли? Полиция сама рада будет, что жидов потреплют.

— Жиды ее всю купили...

— Кто это говорит, что жиды ее купили? — Санитар уставился глазами на говорившего. — Ты много знаешь.

И когда все подняли головы, ожидая спора, санитар отчеканил: — Сапрыкин говорит, что если только у нас

Что-нибудь выйдет, то половину полиции и В городе Завтра не найдешь. Понял? Бей жидов и ничего не бойся!

И санитар вернулся к игре.

Дамочкин и Лондырев стали шушукаться, а затем Дамочкин поднялся со стаканом и мигнул сидевшим за столом: — За завтрашний день, господа истинно-русские граждане!

— Для хорошего начала!

— За нашу патриотическую полицию, если Сапрыкина не обманули!

Мотька юркнул из-за своего прикрытия обратно в коридор и с бьющимся сердцем выскочил на улицу.

Он понял, что попал на собрание заправил завтрашнего погромами «Баронет» тут же. Сказать ли об этом кому-нибудь?

Нет, лучше он запомнит сам и никому об этом не скажет, потому что ничего в этом деле он не понимает. Знает только одно, что страшное несчастье грозит Сеньке, Ривочке, Кларе и старикам Айзман. Базарные пропойцы и картежники, что они задумали? А богач Сапрыкин их натравляет.

Мотька, прибежав домой, забился, забыв о книжке, и не скоро заснул.

На другой день слух о предполагающемся погроме распространился уже повсюду.

Хозяева магазинов — евреи не смели показаться на улицу.

Мотька наблюдал за тем, что делается на улице. Закс раза два нервно подходил к двери и тоже смотрел на улицу, но в полдень послал Мотьку принести для Андрея и для себя обед. Мотька потратил на это около получаса.

Лишь только он возвратился, как по улице разнесся повторяющийся тревожный крик: «Закрывай магазины! Закрывай магазины»! — Это городовые, получив распоряжение от своего начальства, передавали приказ по улице.

Крик вызвал на лице хозяина Мотьки, Абрама Самойловича, страдальческую судорогу. Мотька взглянул на него и увидел, что у Закса показались на глазах слезы, которые, однако, он скрыл. С видимым спокойствием хозяин велел закрыть магазин и итти, покамест, кто куда хочет.

Мотька спустил шторы, дождался, пока Андрей, не обнаруживший ничем своего отношения к происходящему, запер замки и передал хозяину ключи. После этого Мотька повернулся и во всю прыть бросился через ближайший переулок к банкирскому дому, к своим приятелям.

Мотька, подбежав к флигелю и поднявшись во второй этаж, застал всю семью своих друзей дома, за исключением самого Айзмана, который был на Новом Базаре. Тот должен' был тоже с минуты на минуту притти, но почему-то задерживался. Мотька сообщил о том, что погром на Новом Базаре именно и начался, он об этом успел узнать у мальчика, когда бежал сюда.

В кухню вошел угольщик, привезший уголь жене Айзмана, ворчливой старухе Хаве Моисеевне. Схватив куль с углем и оставив на сковородке кусок рыбы, который начал подгорать, она обратилась к Мотьке и угольщику:

— Проклятый, несчастный жидовский народ! И несчастный звериный русский народ! Сам пухнет с голоду, а у жидов выворачивает все потроха! Скажет его одурелой голове кто-нибудь, что жиды виноваты в том, что подорожали акцизы, он, как угорелый, бросается на жидов и жиденят, так что от них только пух летит! И ни за что жидам ни пощады, ни милости нету. Богатому за то, что разбогател, да наживается на русских, бедному — за то, что он пархачем ходит, да лапсердак не имеет на что переменить. А сами же несчастные не видят того, что под носом у них делается, не могут понять, отчего они так по-свински живут, легче всего с жидами, да с жиденятами расправиться!

И старая Хава Моисеевна, ткнув в угол куль, повернулась к сковородке, тыча ножом по рыбе.

Девочки