Голубиная книга 2 - Ирина Боброва

Сидел старик, рубаху холщовую теребил, пальцы быстро бегали по ткани. «В переживание нервенное впал отец, — подумал Сварог. — Тоже ночь бессонная сказывается. Мне и то вон как тяжко, а что уж о старике говорить?»

Встряхнулся, наконец, Род, на сыне взгляд сфокусировал и молвил:

— Беда великая грядёт, Сварог. Как с бедой той справиться — ума не приложу. Раньше бы в книгу заглянул Голубиную, а тепериче вот самому думать приходится. Дело это, скажу, для меня непривычное, а потому голова кругом идёт.

— Не стоит оно боли головной, батюшка. Беспорядки в Ирие, конечно, знатные, но не беда то, а просто недоразумение, — ответил Сварог, почтительно кланяясь родителю. — И глазом моргнуть не успеем, как позабудем сию мелкую неприятность. А гости… что ж, погостят и разъедутся по домам.

— Нет у них боле домов, — тут Род вздохнул, да так тяжело — будто в трубу печную филин ухнул. — И у нас того гляди, тоже скоро дома не будет. Вот так же пойдём по свету скитаться без земли, без флага, без родины.

— Да что ж ты такое глаголешь, батя?! От такой напасти мы навечно застрахованы. Земля — она никуда не денется, полна людишками поднебесная. Люди нас чтят в радости, в беде помощи просят, в трудностях жизненных совета вымаливают. А пока они нам молятся — у нас тоже всё в порядке.

— То — то и оно — пока молятся, — проворчал отец, криво усмехаясь. — А ну как перестанут молиться? Забудут нас? И тут дело не только в дарах, какие, сказать надо, последнее время изрядно оскудели. Тут дело в Забвении… — задумался Род, умолк многозначительно. Потом встряхнулся и посмотрел на сына взглядом тяжёлым, испытывающим. Так обычно смотрят на тех, кому хотят страшную тайну доверить, да не решаются. И не потому, что сокровенное по рукам пойдёт, перестанет быть тайной, из опасений молчат: не тяжела ли она будет для плеч, неподготовленных к ноше великой. Видимо, Сварог в этом плане оказался достаточно крепок, и Род продолжил:

— Родня разномастная почему у нас загостилась? Как думаешь?

— Да соскучились они, и на своих территориях приелось всё да оскомину набило. Вот и решили встряхнуться, да у нас диковин насмотреться, яств новых напробоваться. И потом, родичи всё же…

— Не то… Всё не то говоришь, Сварог. — Род поднял руки, сложил их так, будто книгу в руках держал, посмотрел на пустые ладони и горько всхлипнул. — Не уйдёт от нас пришлые по своей воле. Боятся они дальше идти.

— Это… Это что ж… Это что ж такое получается? Все эти оравы… родственные… с мест насиженных…это… сорвались не только за тем, чтоб нас… родичей любимых… навестить? — Заикаясь на каждом слове, пролепетал Сварог, сверля взглядом облако под ногами. Мечтал, чтоб разверзлась ткань облачная, и провалился бы он вниз — хоть к дубу солнечному, хоть на землю поднебесную, а хоть бы и вовсе с небес сверзился до самого царства Пекельного. Не знал, что ему родитель сказать собирается, но чувствовал: сказанное такой ответственностью отяготит, в такую кабалу ввергнет, что вовек не освободиться. Не хотелось ему слышать, ох и не хотелось, а куда денешься?!

— Забыли они людей, в спеси да гордыне божественной погрязли, — прошептал Род. — И люди их тоже забыли. Приняли себе другого бога, нового, а старым богам одна судьба… и путь один — в страну Забвения Великого. А что там — то даже мне неведомо, потому как в книге Голубиной об этой стране только упоминание малое — и всё. Жизнь в вещей книге на много веков вперёд показана, но конца там нет. Записи в ней появляются, когда одно предначертание исполнится, а другое только готовится. Подозрения у меня великие, что и нас та же судьбина ожидает. Ежели вовремя меры не примем, то по миру пойдём, как родичи наши.

— Это когда — вовремя? — Осторожно поинтересовался Сварог, желая услышать, что времени у них ещё воз и маленькая тележка в запасе. Но не обрадовал его родитель, не дал ни минуты лишней, ни мгновения.

— Сейчас!!! — Прогрохотал он. — Люди слишком спокойно живут, боги для них перестали быть защитниками и управителями. Из живых да могучих мы потихоньку в деревяных идолов превращаемся. Вера, если её не поддерживать, остывает, а потом и угасает вовсе. А без веры народ не может — жизнь тогда обессмысливается, вот и выдумывает себе новых богов.

— Да пусть выдумывает! — Обрадовано вскричал Сварог. — Боялись бы мы каких — то выдумок?!

— Тут не всё так просто, — отец осадил его, резко взмахнув рукой. — Выдумка, в которую верят, самой что ни на есть реальностью становится. И не правдой даже — нет! То, во что верят люди — всегда Истина, а во что верить перестали — не кривда даже, а навь…

— Это ещё почему?

— Совсем отупел, — проворчал Род, сердито зыркнув на сына из — под седых бровей. — Пропорции нарушаются, по каким всё большое и все малое живёт, потому кривда быстро в Забвении оказывается. Те, кто кривды держатся, за ней туда же отправляются. Так что, сын, подумай о том, как избежать позора великого, какой с родичами нашими дальними случился. Думай быстро — иначе гибель и тебе, и детям твоим, и светлому Ирию. Души, что в Ирие очереди на земле появиться ждут, тоже с нами погибнут.

— Ну, может не всё так плохо, а? Бать, а вот в Лукоморье, например, всё тихо и спокойно — туда боги чужие не проберутся. Тамошние цари испокон веку всего иноземного чурались.

Встал Род, над сыном мощью своей возвысился, да как прогремит:

— Запретный плод сладок!!!

И надо ж было такому случиться: в этот момент из Лукоморья Вавилин плевок прилетел, что нечаянно в правый глаз идолу попал. Не дым ароматный от сожжённой жертвы, а самый натуральный плевок. Рода Светлого будто кулаком в солнечное сплетенье ударили, ноги у него подкосились, старик сначала в кресло рухнул, потом только плевок стёр. Тут же погас в глазах огонь божественный — не властитель мощный над землёй и небом, над большими и малыми зверьми, над людьми и духами лесными, болотными и прочими перед Сварогом сидел, а дряхлый старикашка, изрядно подуставший от вечной жизни.

— Вот, — сказал он едва ли не с детской обидой в голосе, — из Лукоморья прилетело, а ты мне талдычишь: оплот веры, оплот веры!.. Вот, Сварог, твоя стена нерушимая, из обрядов да обычаев сложенная. Только знай, сын, таким вот плевком любую стену разрушить можно. Потому как плюют не в лицо, плевки — они завсегда в