Любовница Фрейда - Дженнифер Кауфман
Шрифт:
Интервал:
— Вы так добры, — откликнулась она ни к чему не обязывающим тоном, когда Фрейд уже выводил мужчин из кабинета в переднюю. До нее донеслись обрывки спора на лестнице и невнятная реплика Эдварда:
— Значит, она — запретный плод?
— Ты пьян, Эдвард. Иди домой.
Фрейд захлопнул дверь и взобрался по ступенькам в гостиную.
— Я бы на твоем месте не обнадеживал Эдварда, — заявил он и, отшвырнув подушку, уселся на диван.
Зигмунд молчал, пока Минна собирала грязную посуду, а потом пошел за ней в кухню.
— Я его не обнадеживала.
— Он мог решить, что обнадеживаешь.
— Ты меня спрашиваешь или сам мне отвечаешь?
— И то, и другое. Я его хорошо знаю. Эдвард хороший товарищ, но дамский угодник.
— Думаю, что маме бы он понравился, — улыбнулась Минна, — хороший еврейский доктор.
— Ага, но я ей не нравлюсь. И он не умеет мариновать окорок.
— Зигмунд, я не нахожу его особо привлекательным.
— А кого ты находишь привлекательным?
— Сложный вопрос, Марта задает его мне много лет подряд.
Волна усталости накрыла ее, и она замолчала, вытирая последний бокал.
— Да брось ты это. Иди сюда, дорогая, — сказал он, похлопав ладонью по месту рядом с собой на диване.
Минна села, наслаждаясь теплом тлеющих поленьев и потягивая вино из последнего бокала.
— Устал? — спросила она.
— Измотан. Один из пациентов плохо поддается лечению, а еще одна больная сообщила, что больше не придет. Видите ли, беседы со мной слишком огорчительны для нее.
— Почему?
— Некоторые извращения слишком далеко зашли. А причины их — и более того. Если я расскажу, ты упадешь в обморок.
— Ты плохо меня знаешь!
Фрейд смотрел, как она подносит бокал к губам и пробует вино языком, а потом произнес:
— У меня есть пациент — русский аристократ по имени Сергей. У него депрессия, суицидальные наклонности, ипохондрия. Исполнен навязчивых идей, не способен к действию. Мучается от повторяющихся ночных кошмаров: стая злобных волков, которая бродит под его окном и собирается напасть.
— Странно. А он когда-либо встречался с волками?
— Вряд ли. К тому же он художник и нарисовал волков — дыбом шерсть, пасти окровавлены. Источники этих компульсий множественны и смешанны, но мы достигли огромного прогресса в обнаружении детского невроза. Только на прошлой неделе к концу сеанса больной рассказал свои самые ранние сексуальные воспоминания, и оказалось, что он пережил… досексуальный сексуальный шок. Признался, что, будучи ребенком, видел, как его родители занимаются сексом a tergo.
— «А tergo»? — переспросила Минна.
— Как тебе сказать. То есть — сзади.
Минна отказывалась ужасаться. Она как будто слушала сказки о сверхъестественном, приправленные инцестом, мастурбацией, содомией и тому подобным. Фрейд не смягчал деталей, потому что забавлялся с ней, думала Минна и пыталась сохранять невозмутимое лицо, создать впечатление, будто ее интерес — чисто научного свойства.
— Он видел их гениталии во всех подробностях. Я уверен, что вот такое разоблачение родителей во время акта любви воздействовало на его сексуальные аппетиты и сделало ненасытным в эротических потребностях.
— Например?
— Он одержим навязчивой страстью к женщинам с большими ягодицами — преимущественно проституткам и служанкам. Рассказывал, что стоит ему увидеть вставшую на колени поломойку, как он тут же возбуждается. Видение приподнятого женского зада одолевает его, и он может думать только о том, чтобы немедленно овладеть ею.
— И овладевает?
— Нет, насколько мне известно… но унижение и издевательство, похоже, усиливают его желание. Мир полон людей, чего только не желающих, — фетишистов, любителей порки, садизма и даже рабства.
— Почему кто-то должен потакать подобному?
Фрейд придвинулся к Минне, его лицо было совсем близко.
— Существует множество разнообразных эротических предпочтений, дорогая. Например, если бы я обвил твои руки и ноги шелковыми ленточками и, привязав их к столбикам кровати, медленно занялся с тобой любовью, а ты лежала бы, нагая и обездвиженная, отданная на поживу своим самым темным плотским желаниям… Даже ты, наверное, согласилась бы, что это эротично.
«Конечно же, он играет со мной, — думала Минна, зардевшись. — Это сводит с ума». Но ее не отпускало странное, всепоглощающее, мучительное желание слушать Зигмунда снова и снова. Животная сторона его интеллекта всегда восхищала ее. Она вытащила из кармана сигарету.
— Ты не мог бы прикурить ее для меня?
Он чиркнул спичкой и поднес ее к сигарете, созерцая, как Минна затягивается, делая глубокий вдох. Она выдохнула тонкую струйку дыма и попыталась возобновить общение «как коллега с коллегой».
— А другие твои пациенты?
— Есть одна женщина, Дора, — продолжил Фрейд, бросив спичку в камин. — Она пришла ко мне с жалобами на многочисленные симптомы: обморочные приступы и суицидальная депрессия. После множества сеансов мне открылось, что в четырнадцатилетнем возрасте она часто нянчила детей друзей семьи. Назовем их «семейство К.». Мы все знакомы с ними. Но она никогда не признавалась родителям, что хозяин годами домогался ее. А когда она наконец рассказала, родители обвинили ее в том, что она все выдумала.
— Бедняжка!
— Да. Она поведала мне все. Хозяин просил ее сесть к нему на колени, просовывал руку девочке под юбку и вводил пальцы ей в вагину, доводя до оргазма. Она чувствовала бедрами его напрягшийся пенис, он часто просил погладить его восставшую плоть. Проблема в том, что, хотя она горячо это отрицала, я считаю, что ей нравилось сексуальное возбуждение. Когда я сказал ей об этом, она в гневе выбежала вон из моего кабинета.
Фрейд смотрел на Минну и ждал ее реакции.
— Знаешь, — сказала она, расслабленно откинувшись на спинку дивана и пытаясь принимать его подробное описание как чисто профессиональную манеру изложения. — Я могу понять ее разочарование. Могу. Правда, Зигмунд, если бы какой-то взрослый мужчина делал такое со мной, а потом, годы спустя, другой взрослый мужчина сказал бы мне, что втайне мне это нравилось, я бы, наверное, тоже разгневалась и ушла.
— Надо говорить пациентам правду, иначе они никогда не исцелятся. Мужчины и женщины, которые не могут ни есть, ни спать, ни работать. Кто-то влюблен в мужа сестры, кто-то желает смерти своему новорожденному братику. Они одержимы запретным. Мы все больны. И нам необходимо говорить об этом.
— Может, это просто одна из форм исповеди?
— Называй, как тебе вздумается. Но в этом нет ни капли религиозности или морализаторства. Это скорее терпимость.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!