Любовница Фрейда - Дженнифер Кауфман

— Как ты можешь курить так рано, — сказала Минна, помахав ладонью перед лицом. — Тебе никогда не бывает плохо от этого?

— Нет, никогда. К сожалению. Куда собралась?

— По делам. Марте нездоровится.

— Войди на минуту. Я хочу кое-что показать тебе.

Минна покосилась на пустую приемную и остановилась.

— Не волнуйся. Следующий пациент придет только через полчаса. Ты это оценишь, присядь.

Она примостилась на краешке стула и наблюдала, как Фрейд исчез в кабинете, а потом вернулся, держа в руке антикварную статуэтку.

— Мой магический амулет, — пояснил он. — Его обладатель предположительно наделялся сверхъестественными способностями.

Зигмунд сообщил, что статуэтка из Древнего Египта. Поднес ее поближе к свету, и Минна увидела, как солнечные лучи отражаются в гладкой бронзе.

— Восхитительно, правда? Мой антиквар в лепешку расшибся, чтобы добыть ее. Только не рассказывай Марте. Она стоит целое состояние. — Фрейд протянул ей статуэтку так бережно, словно это было инкрустированное драгоценными камнями яйцо Фаберже.

— Она прекрасна. Но что это означает? — спросила Минна, ощупывая заклинание, вырезанное по краям.

— Эта статуэтка львиноголовой богини Сехмет, обладавшей властью уничтожать врагов бога Солнца. Собственно, у меня уже около дюжины амулетов, и все разные: из Египта, Рима, Этрурии. Хочешь взглянуть на них? Нет? А у нас все равно нет времени. Моя любимая — глаз Гора, сына Осириса, она лечит и оберегает. Все они имеют мифологическое происхождение, потому-то я их и собираю. Я считаю, что мифологический взгляд на мир — не что иное, как психология, спроецированная на внешний мир.

— И Эдип? — уточнила Минна, вставая и возвращая Фрейду амулет. — Марта сегодня рассказывала мне о твоей теории. — Она решила не упоминать о том, что сестра считает ее непристойной. — Помню, ты касался этого много лет назад в письмах ко мне. Но я понятия не имела, что ты все еще работаешь над ней.

— Разумеется. Она стала частью моего исследования. Марта совершенно ее не понимает. Жаль, что я при ней упоминал об этой теории.

— Но ты не можешь осуждать ее, Зигмунд! Это за пределами того, о чем можно говорить в приличном обществе.

— Но тебя это не беспокоит?

— Нет. Более того, я считаю это увлекательным, — ответила Минна. И по выражению его лица поняла, что ее слова доставили ему удовольствие.

— Многие полагают, будто «Эдип» — трагедия судьбы, рока, — продолжил Зигмунд, воодушевленный ее интересом, — но это гораздо больше, чем трагедия судьбы. Здесь представлена важнейшая мечта человечества. Со дня рождения наш первый сексуальный импульс направлен к матери. И первые желания убить направлены против отца. Миф о царе Эдипе — реализация наших детских желаний.

— Ты действительно считаешь, что Софокл имел в виду именно это?

— Пьеса о тщетности попыток человечества избежать своего предопределения. Но ее также можно интерпретировать как этический и интеллектуальный вопрос. Ее персонажи символизируют импульсы, которые были подавлены, но все еще присутствуют в нашей психике. Страх и чувство вины могут являться причиной всех взрослых неврозов — вот новый универсальный закон.

— Замечательно, — кивнула Минна, впервые осознавая важность данной теории. Реакция сестры была просто эмоциональной и поверхностной.

— Быть до конца откровенным с самим собой всегда нелегко, но все маленькие мальчики влюбляются в матерей, а потом начинают бояться отцов, наказания или, того хуже — кастрации. Ослепление Эдипа символизирует шок и отвращение мужчины, который осознал, что желает собственную мать.

У Зигмунда все совсем не то, чем кажется на первый взгляд. Он все переворачивает с ног на голову. Ей так некогда, но она готова часами слушать его.

Зигмунд стоял, глядя ей в лицо. Внезапно Минна ощутила неловкость и встревожилась от того, что он может прикоснуться к ней, взять за руку, но, к ее облегчению, за спиной послышались шаги — пришел следующий пациент.

— Я должна идти, Зигмунд. Это было очень…

— Познавательно, я надеюсь.

— Да, познавательно, — ответила Минна, поспешно выходя за дверь.

Улицу уже закончили убирать, и тротуар сиял чистотой — ни конского навоза, ни опавших листьев, ни мусора, который варвары выбрасывают из проезжающих колясок. Минна летела по брусчатой мостовой с живостью юной девушки. И только в самый последний момент услышала грузный, натруженный стук копыт за спиной. Она отступила и чудом увернулась от россыпи семечек, брошенных ребенком из открытого экипажа. Все, чего она натерпелась в доме баронессы, бесследно исчезло. Минна вспоминала мягкую улыбку Зигмунда, их беседу. А ведь она будто не жила последние годы. Ощутив прилив тепла, она сняла жакет и перекинула его через руку.

Минна прошла сквозь строй огромных каштанов, пересекла Рингштрассе, миновала величественные резиденции, дворцы, обнесенные решетчатыми оградами, бронзовые фонтаны, украшенные танцующими нимфами, и привлекательные витрины лавочек, встроенных в развалины древней городской стены. Ветерок развевал волосы, и, выбрав цветы для Марты, Минна поддалась искушению пройти через Пратер, сквозь толпу пешеходов, которые глазели по сторонам, сжимая в руках стаканчики с горячим шоколадом, пирожные и свертки, перевязанные бечевкой. В парке жизнь била ключом — уличные продавцы торговали горячими булочками и живыми кроликами в клетках, а дальше на аллеях кого только не было: мимы и клоуны, студенты с рекламными листками и уличные музыканты, огнеглотатели и кукольники. Чинно проплывали дамы в костюмах с высокими воротниками и в экстравагантных шляпах, украшенных перьями, птичками колибри, жуками и бабочками. Но Минна словно не замечала их. Она все думала и думала о Фрейде.

— Ах, Минна, какие чудесные цветы! — воскликнула Марта.

Она села за стол в столовой, не обращая внимания на перепалку между Оливером и Мартином по поводу того, кто оставил камушки на ступеньках и куда они девались.

— И почем? — спросил Фрейд, выразительно кивнув на вазу.

— Да, и почем? — эхом повторил Мартин.

Марта сердито зыркнула на Мартина, но промолчала.

— Нам не нужны цветы каждый день, — недовольным тоном произнес Фрейд, — ты могла бы попытаться быть экономнее.

Щеки Марты заливались краской, пока ее муж распространялся о том, как подорожали говядина, свечи, выпечка и выросли расходы на лечение детей.

— А ты тоже мог бы попытаться есть курицу вместо говядины! — взвизгнула Марта. — И, кстати, мог бы избегать торговцев антиквариатом и табачных лавок!

— Я только сказал, что ты должна найти способ сократить семейные расходы.

— Я и так сокращаю, а ты по-прежнему покупаешь свои антикварные безделушки. Хочешь экономить — так вот тебе отличный способ.

Минна сидела тихо, чувствуя вину за эти чертовы цветы. Ей хотелось растоптать их. Ее мать всегда считала разговоры о деньгах вульгарными. Она никогда не затрагивала эту тему, несмотря на то, что жизнь вертелась вокруг нее. Деньги упоминались только в разговорах о других бедняках, «попавших в несчастливые обстоятельства». Но, оказывается, в этом доме деньги — открытая для обсуждения тема. И Зигмунд сейчас не тот человек, каким он был днем или даже прошлой ночью. Он суров и нетерпим. В противоположность той харизматической и романтической… Нет, при чем тут романтизм? Как это ей вообще пришло в голову? Ведь она-то думала о научных проблемах.