Экстр - Дэвид Зинделл

Данло, правда, не видел внизу ни городов, ни глинобитных хижин, ни пирамид – ничего, что свидетельствовало бы о человеческой деятельности. Возможно, население этой Земли вело дикий образ жизни под пологом изумрудных лесов. Если так, то Данло никогда не разглядеть здешних жителей, кружа в легком корабле по орбите их мира. Он стосковался по звуку человеческих голосов, да и любопытство его разбирало – поэтому он решил совершить посадку и найти источник загадочного света.

Он прошел экзосферу, стратосферу и повел корабль сквозь клубящиеся облака тропосферы. “Снежная сова” вошла в гравитационный колодец планеты, и Данло порадовался, что стал пилотом именно легкого корабля, который способен преодолевать не только межзвездные расстояния, но и самые плотные слои атмосферы. Легкому кораблю доступна почти любая точка вселенной, и управляющий им пилот чувствует себя быстрым и свободным, как световой луч. Данло опускался все ниже в серой облачной пелене, держа курс к тому месту, откуда исходил сигнал.

Он приземлился на широком песчаном берегу одного из континентов и не стал тратить время на выявление вирусов и бактерий, кишмя кишевших во влажной среде планеты. Не для того он залетел так далеко, чтобы его убил какой-то вирус.

Данло попросту открыл кабину и вывалился на мягкий песок.

Он с неудовольствием обнаружил, что порядком ослабел за долгие дни, проведенные в невесомости. Легкий корабль создает микрогравитацию вокруг торса и конечностей тела, но это поле не может полностью воспрепятствовать усыханию мышц и деминерализации костей. На первых же пробных шагах Данло убедился, что частично атрофировавшиеся мышцы ног держат его с трудом и вдобавок ощутимо болят. Однако он стоял, и ему казалось, что его босые ступни черпают силу из холодного песка.

Слева от него рокотал и бился о берег серый океан, справа – к востоку, северу и югу простирался другой океан – темно-зеленый хвойный лес, и там, в глубине виднелись скалы и крутые холмы. А за дюнами и прибрежной травой, на самой опушке леса, стоял дом – маленькое шале, построенное из гранита и осколочника. Данло знал этот дом и хорошо его помнил.

Нет. Это невозможно.

Данло стоял и смотрел на дом у опушки леса, а холодный ветер с океана нагонял воспоминания. Данло охватила дрожь, и ему стало так холодно, как будто океан плескался у него внутри. Он опустил взгляд на свои худые, белые трясущиеся ноги. Он был наг, как всякий пилот в кабине своего корабля, но сейчас, стоя на мягком податливом песке, ощущал себя особенно голым и незащищенным. Вернувшись на корабль, он взял сапоги, плотный шерстяной плащ и конькобежную камелайку, в которой катался по улицам Невернеса.

Но перед ней я все равно гол, подумал он. Мой разум, моя память – для Нее они голые.

Когда– то в этом домике, который Данло видел как нельзя более ясно, он проводил ночи, полные любви, страсти и счастья. Когда-то в нем жила Тамара Десятая Ашторет, женщина с великим сердцем и сломанной жизнью, которую Данло любил и потерял. Но она бежала из этого дома, бежала от Данло с его жгучей памятью. Говорили, что она и Невернес покинула, улетела куда-то к звездам. Данло не верил, что она могла отыскать эту загадочную планету в глубине Тверди, -не верил и все же заторопился к дому, чтобы посмотреть, что или кто там внутри.

Тамара, Тамара – в этом доме ты обещала выйти за меня замуж.

Шагая по сыпучему песку, Данло вспоминал, как его друг Хануман ли Тош из ненависти к нему, из мести и ревности обманом заставил Тамару надеть очистительный шлем и стер из ее памяти все, что касалось Данло. Тамара отказала Данло, предложившему заменить утраченную память своей, и в тоске и отчаянии ушла от него.

А Данло в порыве ненависти чуть не убил своего лучшего друга.

Взойдя на поросший травой пригорок, он по дорожке, вымощенной плитами из песчаника, подошел к двери дома.

Дверь, толстая и закругленная вверху, была сделана из черного плотного осколочника, который встречается только на островах планеты Ледопад. На Старой Земле он не рос никогда, и оставалось тайной, где Твердь взяла осколочник для постройки этого дома. Данло потрогал дверь, холодную и отполированную до той немыслимой гладкости, которую дает только осколочник. Он провел пальцем по ее красивому срезу, вспоминая. Твердь каким-то образом в точности скопировала дверь Тамариного дома. Среди множества дверей, хранящихся в памяти Данло, эта стояла особняком. Он помнил ее идеально подобранные по рисунку, с почти незаметными стыками плашки. Он узнавал каждый завиток древесины, как будто снова стоял на ступеньках дома в Невернесе и собирался постучать. Но он был не в Невернесе.

Он стоял у двери невообразимого дома на пустынном берегу океана, и завитки на двери в точности повторяли рисунок, выжженный в его памяти.

Как это возможно? Как возможна память, существующая во всем, даже в неодушевленных вещах?

Данло долго стоял так, глядя на эту дверь и слушая крики морских птиц, а потом сжал кулак и постучался костяшками пальцев. Древний звук, производимый ударами кости о дерево, заглушался ветром и прибоем, гудевшим внизу, как колокол. Данло постучался трижды, с каждым разом все громче, но не получил ответа. Тогда он взялся за ручку из прозрачного кварца, которая легко повернулась в его руке, и вошел в холл.

– Тамара, Тамара! – позвал он, но тут же по эху, которое произвел его голос в каменных стенах, понял, что дом пуст. – Тамара, почему тебя нет дома?

Из учтивости и уважения к Тамариным правилам он снял сапоги. Дом был маленький, одноэтажный, всего из трех комнат. Дверь из холла вела в ярко освещенную медитационную, к которой с одной стороны примыкали ванная и каминная, а с фасада – чайная комната и крошечная кухонька. Данло почти мгновенно убедился, что в доме действительно никого нет.

В кухне имелся солидный запас чая, сыра, фруктов и прочей еды, которую Тамара любила готовить для него, но все здесь – от апельсинов и кровоплодов, уложенных идеально ровными пирамидами в голубых вазах, до отсутствия хлебных крошек и капель меда на плиточных столах – говорило о том, что кухней никто не пользуется. Об этом же говорили свежие, несмятые полотняные наволочки на подушках в чайной комнате – на них явно никто никогда не сидел. От шегшеевых шкур в каминной пахло новым мехом, а не потом, и оба камина блистали чистотой – ни золы, ни сажи. Как будто Твердь, сняв макет его памяти, восстановила все до мельчайших деталей, но позабыла о беспорядке и грязи, всегда сопутствующих нормальной органической жизни.

Все остальное Она скопировала безупречно. Стропила розового дерева и потолочные окна были такими же, как их помнил Данло. В чайной на низком лакированном столике стояли чашки, на подоконнике выходящего на океан окна – статуэтка медведя доффалы и семь натертых маслом камней. Каждая вещь в доме совпадала с его памятью – кроме одной. Войдя в медитационную, Данло сразу заметил на стене сулки-динамик, что было очень странно, поскольку Тамара запрещенной техникой никогда не пользовалась. Ей не нравились ни компьютерные симуляции, ни всякого рода искусственные образы и звуки. Если бы она даже и питала склонность к анимации и другим видам псевдореальности, то никогда не допустила бы ничего подобного в свою медитационную комнату. Данло, желая узнать, на что запрограммирован динамик, повернулся к нему лицом и сказал: – О нет.