Париж - всегда хорошая идея - Николя Барро

— Не понимаю тебя, Роберт! — сказала она, и ее остренький носик при этом, казалось, еще больше заострился. — Я действительно не понимаю тебя! Тебе представляется неповторимый шанс занять одно из руководящих мест в конторе «Шерман и сыновья», а ты вместо этого готов выбрать жалкую временную работенку на низкооплачиваемой должности университетского преподавателя. Причем — подумать только! — преподавателя литературы.

На самом деле «жалкая работенка» означала как-никак должность профессора, но в то же время и ее досаду можно было понять.

Ему, сыну Поля Шермана, юриста до мозга костей (какими, впрочем, были и его дед, и прадед), казалось бы, от рождения было предначертано выбрать карьеру юриста. Но если быть честным, то у него уже в студенческие годы, когда он ехал в Манхэттен, закрадывалось нехорошее чувство, что он сел не в тот вагон и не в тот поезд. Поэтому он, к удивлению всех родных, настоял на том, чтобы получить второе образование, и стал обладателем диплома бакалавра искусств.

— Ну что ж, если твоя душа этого требует! — сказала его мать, которая хоть и не разделяла в полной мере его страсть к книгам, все же обладала достаточно развитым воображением, чтобы понять, что значит безграничное увлечение.

Сама она обожала музеи. Еще когда Роберт был маленьким, его мама так же регулярно ходила в музеи, как другие люди на прогулку, и делала это по тем же причинам. Когда у нее было хорошее настроение, она говорила сыну:

— Сегодня такой чудный день! Давай пойдем в музей?

А когда бывала печальна и задумчива или когда случались какие-нибудь неприятности, она брала его за руку, садилась на поезд в Нью-Йорк и таскала сынишку по музеям — в музей Гуггенхейма, Музей современного искусства, в Метрополитен или в «Коллекцию Фрика».

Роберту вспомнилось, что, когда умер отец, мать с горя проводила нескончаемые часы в Музее современного искусства.

Роберт смолоду чувствовал, что в груди у него действительно живут пресловутые две души. С одной стороны, он не хотел огорчать отца, который желал, чтобы его единственный сын и наследник когда-нибудь продолжил дело адвокатской фирмы «Шерман и сыновья», став хорошим адвокатом. С другой стороны, он все отчетливее ощущал, что его тянет к чему-то совсем другому.

Когда он наконец решил уйти из адвокатской фирмы и поступить на работу в университет в качестве преподавателя английской литературы, все подумали, что это просто временное увлечение.

Дядюшка Джонатан (разумеется, тоже адвокат), который после смерти отца в одиночку вел дела фирмы, огорченно похлопал Роберта по плечу:

— Жаль, дорогой, очень жаль! Ведь юриспруденция у тебя, можно сказать, заложена в крови. Все Шерманы были адвокатами. Ничего не поделаешь! Но я все-таки надеюсь, что, попробовав жизнь в мире мечты, ты снова вернешься к фамильному бизнесу!

Однако надежды дядюшки не оправдались. Роберт сразу прижился в университете и чувствовал себя там прекрасно, несмотря на то что зарабатывать стал гораздо меньше. Он посвятил себя изучению театра елизаветинских времен, написал эссе о «Сне в летнюю ночь» и несколько статей о сонетах Шекспира, а его лекции вызвали интерес далеко за пределами Нью-Йорка.

На скамейке в Центральном парке под бронзовым памятником Хансу Кристиану Андерсену он однажды познакомился с Рейчел — честолюбивой экономисткой с необыкновенными зелеными глазами. Симпатичный молодой человек, умевший так интересно рассказывать и знавший наизусть столько стихов, произвел на нее большое впечатление, особенно когда она узнала, что он принадлежит к семейству Шерман. Они очень быстро сошлись и стали жить вместе в Сохо, в крошечной и страшно дорогой квартирке. «Тебе лучше было остаться в адвокатской конторе», — сразу сказала Рейчел. Тогда это воспринималось как шутка.

А затем, несколько лет спустя — дело было в начале марта, и в этот день все вокруг выглядело обманчиво лучезарным, — в жизни молодого профессора с небесно-голубыми глазами разразилась катастрофа. Он тогда был занят своим любимым занятием — рылся на полках книжного магазина «Мак-Налли» и как раз собирался пойти в кафе при магазине и полистать только что приобретенные книжки за чашечкой капучино (дело в том, что этот магазин так же славился своим кофе, как и книгами), как вдруг зазвонил его мобильный телефон.

Звонила мама. По голосу слышно было, что она нервничает.

— Дорогой мой, я сейчас в «МоМа»[12], — объявила она дрожащим голосом, и Роберт сразу почуял недоброе.

— Что случилось, мама? — спросил он.

Прежде чем ответить, она набрала в грудь воздуха и тяжело выдохнула над трубкой:

— Я должна тебе кое-что сказать, мой мальчик, но обещай, что не будешь расстраиваться!

— Я умру. Очень скоро, — высказала она всю правду, уместив ее в четыре слова. Каждое из них обрушилось на него, как стенобитный шар.

У мамы был рак поджелудочной железы, и в последней стадии. Казалось бы, ничто этого не предвещало. И уже ничего нельзя было поделать. «Может быть, это и к лучшему», — сказала тогда мама. Без операций, без химии. Без этой медленной пытки, которая ни от чего не спасает, а только затягивает мучения.

Регулярные, правильно рассчитанные дозы морфия и толковый лечащий врач облегчили ей последние дни. Все произошло очень быстро. Невероятно быстро.

Через три месяца мама умерла. Всю жизнь страшно боявшаяся смерти, она перед кончиной держалась удивительно мужественно, сохраняя почти невозмутимое спокойствие. Перед лицом такой стойкости Роберту было стыдно от своей несдержанности.

— Милый мой мальчик! — сказала она. Она взяла его за руку и напоследок крепко пожала. — Все хорошо. Не надо так горевать. Я ухожу отсюда в далекую страну, она так далеко, что до нее не долетишь никаким самолетом. — Тут она слегка подмигнула Роберту, и у него встал в горле комок. — Но ты же знаешь, я всегда буду тут рядом с тобой. Я очень люблю тебя, сыночек.

— И я тебя тоже, мама, — сказал он, как бывало в детстве, когда она, почитав ему на ночь сказку, целовала его на сон грядущий. По его щекам струились слезы.

— Вот только на Эйфелеву башню мы с тобой так и успели еще раз подняться, — произнесла она вдруг еле слышно, и ее улыбка вспорхнула у него перед глазами, словно взмах голубиного крыла. — Помнишь, мы договаривались побывать в Париже.

— Ах, мама! — выговорил он и неожиданно все-таки улыбнулся, хотя горло ему стиснуло так, что, кажется, было не продохнуть. — Да черт с ним, с Парижем!

Она едва заметно качнула головой:

— Нет-нет, сынок! Поверь мне, съездить в Париж — всегда хорошая идея.

В день похорон светило солнце. Пришло много народу. Его мама была обаятельным человеком, и многие ее любили. Но самым лучшим ее свойством было, наверное, то, что она всю жизнь сохраняла способность по-детски радоваться и увлекаться. Так он сказал и в своей надгробной речи. Роберт действительно не знал никого, кто умел бы так радоваться, как его мать.