Этому в школе не учат - Сергей Зверев
Шрифт:
Интервал:
Не знаю, были ли в истории примеры такого самоотверженного героизма. Люди бросались под танки с голыми руками, и те пробуксовывали на раздавленных телах. Бойцы забыли и о заградотрядах, и об угрозе расстрела на месте оставивших свои позиции. Они просто окончательно решили для себя, что нет силы, которая выбьет их живыми с последнего перед Москвой рубежа.
А еще мы учились воевать. Наконец командиры начали ощущать ткань войны, внятно распоряжаться ресурсами, умело выстраивать оборону, работать засадами и ловушками, в которых гибнет хваленая немецкая бронетехника.
Начало контрнаступления 5 декабря было объявлено днем победы над фашистами под Москвой. И у нашего народа душа будто встала на место. Теперь мы были уверены, что произошел перелом, и отныне погоним немца до Берлина.
Две гигантские силы на короткое время ослабили напор, переводя дыхание и зализывая раны. Но мы продолжали отжимать немецкие войска от столицы. В некоторых местах установилась стабильная линия обороны. Однако иллюзий никто не питал. Германец был слишком силен и не настроен отступать.
Справили мы Новый 1942 год узким коллективом Особого отдела. У нас теперь был новый начальник — старший майор госбезопасности Алексей Еремин. Неплохой руководитель, с пониманием и богатым чекистским опытом, но своего предшественника комиссара ГБ Буранова, погибшего под Тулой, заменить он не мог. Жалко, хороший Буранов был мужик — суровый, но беззаветно преданный Родине и отважный до полной потери чувства самосохранения. Иногда надо сдавать назад, но он этого не знал…
Заместитель начальника отдела где-то добыл бутылку армянского пятизвездочного коньяка. И пригубив казавшийся сказочным напиток из алюминиевой кружки, я вдруг подумал, что на фронте нахожусь лишь два с половиной месяца. А казалось, прошла целая жизнь. То, что было до этого, блекло в памяти, отступало.
5 января на совещании начальник отдела подвел итоги оперативно-служебной деятельности. Они были неожиданно внушительными.
«По итогам агентурно-оперативной работы, проведенной особыми органами фронта, по состоянию на 1 января 1942 г. выявлено и разоблачено 129 шпионов, завербованных немецко-фашистской разведкой». Но главное, мы удержали армию на позициях…
Начинавшийся 1942 год был труден. Но уже не было погружения в безнадежность. И война для нас становилась привычной. Казалось, вне ее жизнь невозможна.
Война. Романтикам она представляется как некое величественное действие — штыковые атаки под аккомпанемент орудийной канонады, пулеметные очереди, рукопашные схватки, красивая смерть, отважная жизнь, кровь в висках стучит, запах пороха бьет по ноздрям. Геройство и трусость. Боевой кураж и паника. Черное и белое. Мир крайностей.
Да и память потом оставляет именно такие моменты, когда решается — жить или умереть. Ну а на деле по большей части война — это переходы, переезды, марши по пыльным дорогам. Холод, жара, пыль и снег бесконечных дорог. Привычная смертельная затянутость окопов. И ожидание того самого мига, когда взорвется выстрелами все вокруг, и опять встанет проклятый вопрос войны — жить или умереть.
Ну, а для особиста война — это в основном бумаги, которых пропасть — докладные, агентурные записки. И разговоры. По количеству разговоров особист перещеголяет иного политработника. Главное оружие для особиста — бойкий язык и умение слушать. И опять бумаги. И опять марши, перелеты, переезды на полуторках и «газиках».
В середине января я отправился на позиции танковой дивизии, успешно закрепившейся в ста километрах на северо-западе от Москвы.
В небольшом городке Дувалово в старинном особнячке, до войны принадлежавшем районному отделу торговли, располагались дивизионные Особый отдел, прокуратура и трибунал. Там в некоторых кабинетах еще висели плакаты из иной жизни: «Мы против хмурого лица, мы за улыбку продавца», графики выполнения планов, наставления по гражданской обороне.
Начальник Особого отдела дивизии встретил меня в своем тесном кабинете. Он был для своей должности молод — меньше тридцати, но уже измотан непосильной военной работой. И как-то растерян. Начал жаловаться:
— В глазах рябит. Проверки, проверки. Ничего упустить нельзя. А они толпами прут. Окруженцы, беженцы. Фильтры забиты… И глаза честные у всех. Как вражью морду опознать? Вон, троих взяли. Все такие правильные. А может, душа у них темная?
— На деталях ловить надо, — туманно посоветовал я.
— Легко сказать. Вон трое у меня сейчас, с немецкой каторги, говорят, бежали. И так складно о своих мытарствах рассказывают. Эвакуироваться не успели, хотели в партизаны податься. Тут их и взяли немцы. Сумели ночью убежать.
— Объективно подтверждается?
— Подтверждается. Ночью немцы запускали осветительные ракеты, открывали огонь — вроде по ним. У одного в шапке дыра от пули, у другого ватник продырявлен и на спине царапина. Куда их теперь? В тыл, на проверку?
— Давай посмотрим на них, — предложил я.
И вот перед нами на табурете расположился худой, лет сорока, мужчина, понурый и грязный. Держится, впрочем, вполне уверенно. Бодро рассказывает, как бедствовал на оккупированной территории. Как немцы заставляли руками траншеи рыть. Отвечает на вопросы разумно. Не юлит, но и не наглеет. В общем, советский человек, сбежавший от гитлеровцев, — сомнений никаких.
Допросили мы второго задержанного — парня лет двадцати пяти. Тот нервничал, всхлипывал, когда вспоминал про каторгу. Противоречий в их показаниях не наблюдалось.
Когда парня увели, начальник Особого отдела сказал:
— Похоже, можно верить. В тыл — а там военкомат и действующая армия.
— Подожди, — произнес я задумчиво.
И тут у меня возникла четкая уверенность:
— А знаешь. Врут они все!
— Почему?
— Смотри, месяц на каторге. Земляные работы. Укрепления рыли. Землю пальцами копали.
— Ну так истощены, замызганы, как и положено.
— Ты откуда сам, товарищ лейтенант?
— Преподаватель марксистско-ленинской философии из Политеха. По партийной путевке в Особый отдел.
— То есть руками мало работал. Трещины должны быть на коже. Раны. А у них просто ручки запачканы. Не работали они этими руками, уверяю тебя.
— И что делать? Как доказывать?
— А очень просто.
Эх, вспомнились былые подвиги на ниве борьбы с бандитизмом. Я и предложил:
— Рассади-ка их в коридорчике, и пусть конвой глаз с них не спускает. Поставь еще пару человек. А то ребята могут оказаться буйные.
Сказано — сделано.
Опять привели на допрос самого старшего. Тот вздыхает — мол, чего еще, все уже сказано! Я его в лоб и спрашиваю:
— Какая цель заброски?
— Какой заброски? — очень искренне выразил недоумение мужчина.
— Не надо юлить, товарищ, или как там вас за линией фронта зовут. Господин? Какой ты каторжанин? Грязью измазался, думаешь, за лишенца сойдешь? Нет, родной. Не сойдешь… Будем признаваться или ваньку валять?
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!