Джентльмены чужих писем не читают - Олег Горяйнов

– А как же он ещё должен выглядеть, если он ruso? – резонно сказал Октябрь и замолчал.

Он меня зарежет, подумала Агата. И правильно сделает. Если не зарежет – я сама зарежусь. И очень даже запросто. Сегодня же ночью.

– Ладно. Останови здесь. Ты поедешь в Акапулько одна!

– А ты, Октябрито?.. Останешься здесь?.

– А я поеду на такси, дура! Дай денег.

– Но, querido, на такси ехать небезопасно, это вопреки…

– Дьявол!!! – расхохотался Октябрь. – Яйца учат курицу! Давай деньги и заткнись.

– Вот, возьми. Правда, у меня мало осталось. Доехать до дому тебе не хватит.

– Кто собирается ехать на такси до дому, идиотка? Я доеду до Куэрнаваке, там ты меня подберёшь. Я буду ждать тебя в мерендеро[18]на бензоколонке у въезда в город. Покрутись здесь двадцать минут, потом езжай к месту встречи.

Октябрь вышел из машины, прошёл пять метров по тротуару, а потом вдруг мастерски исчез. Вот уж воистину – отперла я возлюбленному моему, а возлюбленный мой повернулся и ушёл.

Проводив его взглядом, Агата приникла к зеркалу заднего вида. Нет ли пятна на ней – следа от пощечины?

Не смотрите на меня, что я смугла – солнце, ливийское солнце опалило меня; нежная, как шкурка у melocotones[19], кожа лица лишь немного покраснела, самую малость. Если опустить окно и поехать с ветерком – свежий горячий воздух обдует, промассирует кожу и на подъезде к Куэрнаваке от красноты не останется и следа.

Внезапно она поймала себя на странном чувстве: несмотря на приказ, ей почему-то не хотелось ехать в Куэрнаваке и забирать там любимого в закусочной на бензоколонке.

Как же так?

Она приблизила лицо вплотную к зеркалу. Это нарушение дисциплины, сказала она своему отражению. Это… это маленький мачетито в спину революции.

Компаньеро Че говорил, что если в сердце твоём только шевельнулось сомнение в праведности дела, которому служишь – вырви из своей груди предательское сердце, и пусть бездомные собаки, рыча и кусая друг друга, сожрут покатившееся в пыль никчёмное сердце твое!

И тут вдруг чёрные виноградины её глаз стали стремительно набухать прозрачной, недостойной настоящего компаньеро влагой, и она, изо всех сил презирая себя, разревелась, как…

…как курицеголовая домохозяйка, у которой пирог сгорел, муж загулял, сын играет в бейсбол, а дочь снюхалась с грингос, и те сделали её наркоманкой…

У генерал-майора Государственной Безопасности Петрова Э.А. брови были тонкие и нервные, как две институтки. Его малахитовая авторучка ездила туда-сюда по бумаге, но стоявший перед ним навытяжку Курочкин понимал, что генерал-майор гонит ему дуру: ни черта не пишет, а только притворяется.

А может, меня крестили в детстве, пришла в голову Курочкина красивая и неожиданная идея. Может, меня, когда я был совсем ещё дитя, месяцев двух от роду, и ничего не соображал, тайком от отца и деда понесли в какой-нибудь полуразорённый храм, завернув в одеяло и сунув в беззубый рот соску с молоком, чтобы я нечаянным криком не привлёк ничьего внимания, а там моего приноса дожидался батюшка… И, может, я сразу приобщился Божьей Благодати. И Канцелярия Небесная приставила ко мне личного вертухая, то есть ангела-хранителя, моего ангела-хранителя, и больше ничьего, и вот с тех пор он постоянно витает надо мной, добрый дух, хранит меня от всех напастей, и если я сейчас как следует помолюсь Богу, то он, мой ангел-хранитель, подхватит мою молитву, идущую из самого сердца, упакует её в красивый конверт, шлёпнет на конверте печать “срочно, лично в руки” и отнесёт конверт наверх, Самому?

Только как молиться? Если б я знал. Отче наш, иже еси на небеси. Вот и все мои познания в богословии. Отче наш, иже еси на небеси. А может, этого и достаточно? Если повторить это фразу тысячу раз?.. Две тысячи?..

Генерал-майор потанцевал бровями, и Курочкин с оглушительной ясностью понял, что никто никогда тайком ни от кого его не крестил, потому что попросту некому было этим заняться. Бабка по отцу, известная в своё время всей Москве Сима-комсомолка, в девичестве Сара Зильберштейн, не могла этого сделать потому, что сгинула в ГУЛАГе задолго до рождения внука. Бабка по матери, преподававшая в ВЗПИ научный коммунизм, не сделала бы этого по идеологическим соображениям. А мамаша… мамаша – та, наверное, по гносеологическим, ибо, хоть и повесила после героической гибели супруга крестик на белую грудь, тем не менее сроду знать не знала, что такое религия, зачем детей крестят, а главное, не интересовалась.

Батяня бы ей поинтересовался.

Петров перестал изображать из себя писателя, отложил в сторону малахитовую авторучку и мрачно взглянул на Курочкина из-под прыгнувших к переносице бровей.

У Курочкина стало пусто в животе. Помни про сфинктер, сказал он себе. Не то это будет последняя стадия твоего позора.

В разведшколе СВР в Балашихе на семинарах по экстремальным ситуациям инструктор всегда говорил им: помни про сфинктер. Обделавшегося шпиона колют в три раза быстрее. Хоть Курочкин в данный момент не шпион и колоться ему не в чем, кроме как в исключительной хитрожопости, что для разведчика вовсе и не преступление, всё равно ему крайне не хотелось бы осрамиться перед генерал-майором.

Молчание в кабинете резидента сделалось гнетущим. В кабинете было душно – что-то, как это тут всегда случается в самую жару, стряслось с кондиционерами, и вместо нежного прохладного сквознячка квадратные пасти вентиляционных отверстий мерно смердели тяжёлым и вонючим. Холёная рука резидента поползла по столешнице, судорожно цепляясь за исписанные листы бумаги, и листы посыпались на пол вместе с малахитовой авторучкой.

Помни про сфинктер, сказал себе старший лейтенант.

– Ну что, – обманчиво добродушным тоном начал резидент свой монолог. – Как вас там… Уточкин?.. Н-да… Нормального человека такой фамилией не назовут… Так что, сразу признаетесь во всём, или на конвейер вас определить?

– В чём, трщ грлмр?

При обычных обстоятельствах, не экстремальных, воинские звания, даже самые высокие, в стенах резидентуры вслух произносить возбранялось. Но теперь нужно было помнить про сфинктер. “Трщ грлмр” этому способствовало, а “Эдуард Авксентьевич” могло привести к непредсказуемым последствиям.

– Калифорнийский скунс вам товарищ! – голос Петрова зазвенел и раскалился. – На кого работаете, вашу мать?!.

– На внешнюю разведку Российской Федерации, – пробормотал Курочкин, отчаянно помня про сфинктер.

– Что ж вы в таком случае своего товарища боевого от пули не спасли?

– Я же вам уже рассказывал, трщ грлмр.

Петров грохнул кулаком по столу. Пока не сильно. Курочкин замолчал, а генерал-майор задумался. Его знаменитые на весь пятый отдел брови встали почти вертикально. Петров любил повторять, что настоящий разведчик должен уметь не только разговаривать бровями как языком, но, если понадобится, и страх ими внушать. Сам Петров этим искусством владел в совершенстве. Зато он никогда не матерился и со всеми подчиненными был исключительно на “вы”.