Дети луны, дети солнца - Янина Волкова

Жестокие и одинокие, словно волки.

Совестно ведуну за то, что обманывает ее, но не может иначе. Не всегда видения, что являются таким, как он, сбываются. Зачем наводить смуту?

– Я приготовлю для тебя отвар, чтобы спал ты лучше. Тогда и плохие сны тебя оставят.

Ее забота заставляет сердце его замереть сладко, прекратить биться на томительные мгновения. Замечает Весна улыбку ведуна, обращенную к ней, и отводит взгляд. Возникает между ними неловкая тишина, и не знает Радомир, о чем еще заговорить, лишь бы она не ушла столь быстро.

– Просил Ратибор, чтобы ты пришел, – вдруг говорит она, теребя кончик своей косы. – Купала близится. Никак нам без ведуна.

Невольно поднимает Радомир взгляд к небу, щурясь от яркого света Отца-Солнца. Сменяются эпохи, больше не темнеют небеса над их головами, да только, не желая терять свое наследие, по сей день солнцерожденные празднуют Купалу. Пращуры их в ночи жгли костры, плели венки прабабки и радовались летнему солнцестоянию. А что остается им, когда пред ними – вечное Лето да Солнце в самом своем зените?

Лишь отголоски старой веры. Умирающие воспоминания о прежней жизни.

– Далеко еще Купала-то, не скоро праздник. Что надобно Ратибору?

– Знала бы, так сразу сказала бы. Да только неспокойно Ратибору, предчувствие мучает, сна лишает. Поговори с ним, пожалуйста, боязно мне.

Уж если старика Ратибора предчувствие тревожит, то и ему стоит быть осторожным. Все же не к добру снилась ему волчица, веет ото сна опасностью, только не с Весной ему это обсуждать. Ведун перехватывает корзинку удобнее, улыбается девушке так ласково, как только может, склоняя голову.

– Спасибо тебе, Весна, за вести, что ты принесла. Может, переступишь мой порог? Напою отварами трав, разделим трапезу.

Нежные девичьи щеки алеют, словно маков цвет, и Весна прячет взгляд за ресницами. Тонкими пальцами теребит она кончик длинной косы, улыбается загадочно, только не может понять Радомир, что же такого сказал. Не успевает он и слова произнести, как девушка, вздернув нос, говорит с задором, и глаза ее блестят ярче солнечного света:

– Хочешь, чтобы с тобой трапезу делила, так сватайся!

– Свататься?..

Моргает Радомир часто, смотрит на Весну – и не верит. И не думал даже, что умница да хозяюшка захочет за него замуж. На посиделках каждый Весной любуется, красуется перед ней, внимания ее хочет. Куда уж одичалому ведуну до хитрых охотников, умелых кузнецов да крепких пахарей? Страшно с таким нить Судьбы переплести, жить в стороне от людей, на грани Яви и Нави. Долго думают, если ведун на пороге стоит, да еще и с кольцом, а тут сама говорит – сватайся. Не понимает Весна, чего хочет. Тяжело справиться с этим, нелегкая эта ноша. Не каждая с этим справится.

Его мать не смогла.

– Так посватаюсь же. Не боишься? Ведун я, Весенка, и…

Хватает она его за руку, стиснув пальцами запястье, тянет на себя, и вот девичьи губы касаются его щеки. Весна отпрыгивает в сторону, словно бельчонок, и краснее ее щек лишь щеки самого Радомира. Нечем дышать ему, да и не помнит, как сделать вдох. Весна же, развернувшись, бежит по тропинке прочь, да так резво, что только пятки сверкают. Замирает она у поворота, ведущего к Большеречью, и доносится до солнцерожденного звонкий ее голос:

– Так и сватайся! Давно уже тебя жду!

Не сердце вовсе, а жар-птица из старых сказок бьется в груди Радомира, рвется на волю, к Весне. Окрыленный, хохочет он, и счастье пьянит его, молочными реками смывая тревогу, унося прочь холод и мрак. Забывает и вовсе о том, что за видение терзало его этой ночью.

На волчьих лапах в земли детей Солнца тихо крадется беда.

Ноги по щиколотку утопают в вековом снегу. Шагать трудно, приходится ступать по следам идущих впереди юношей, только не сильно это облегчает задачу. Шаги у них больше, дальше друг от друга расположены, и Ренэйст приходится едва ли не перепрыгивать с одного следа на другой. Напоминает ей это ту самую злосчастную ночь, когда шагала она по следам Хэльварда, ведущего их в самую чащу леса. Теперь и дорога ведет туда, и от этого становится тошно. Идет дочь конунга едва ли не в самом конце, и теперь следует она за Ньялом, так отчаянно напоминающим ей погибшего брата. Ренэйст смотрит в спину идущей перед ней Хейд, хмурит брови. С губ ее срываются плотные облачка пара, и светлые пряди падают на лицо, закрывая обзор. Дергает она головой, отбрасывая мешающие волосы, и рычит сдавленно, поправляя лук на своих плечах.

Все дальше в лес уходят они, прочь от безопасного крова. Ветви деревьев, схожие с искривленными руками мертвецов, смыкаются над их головами, скрывая лик звезд, и только лунный свет, пробивающийся сквозь них, освещает им путь. Где-то там, в глубине, покоится Зеркало Вар, вновь скованное льдами, а на дне его – ее старший брат. Вечное дитя в колыбели холодных вод.

Снег за спиной скрипит громче, и Белолунная оборачивается, заведя руку за левое плечо, коснувшись пальцами оперения своих стрел; она готова выстрелить, если дикий зверь, изголодавшийся за вечную эту зиму, решит напасть на них.

Ове смотрит на нее спокойно, словно бы безразлично, и, отвернувшись, продолжает пробираться сквозь сугробы, сворачивая с тропы и уходя прочь от иных отроков. Ренэйст опускает руку и тихо зовет его:

– Ове.

Нехотя останавливается Товесон, одаривает Белую Волчицу взглядом серых глаз. Бусина из бирюзы, украшающая заплетенную у виска тонкую косичку, слегка покачивается от движения его головы, и взгляд его Ренэйст встречает так, как положено воину – прямо и без страха. Суждено ей стать кюной, и ни единому ярлу не позволит почувствовать превосходство над ней. Каждый мужчина посмеет думать, что он лучше, чем она, лишь потому, что рождена женщиной. Даже побратим ее на мгновение может допустить подобную мысль, но сейчас во взгляде его куда больше обиды, чем презрения.

– Коль спросить что хотела, – голос Ове звучит спокойно, – так говори.

Ренэйст оборачивается через плечо, видит, что чуть поодаль, отстав от продвигающегося вперед отряда, стоит Хейд. Ворона не сводит с них внимательного взгляда зеленых глаз, словно выжидая, и держит ладонь на рукояти меча. Нахмурившись, вновь смотрит наследница Чертога Зимы на того, с кем запястье резала, и видит, что и ему не по нраву такое внимание со стороны островитянки.

– Отчего же прочь уходишь, сын Тове? Неужели решил, что один добудешь заветный трофей?

– Да с таким вождем, как Ньял, – имя это едва ли не выплевывает он, поморщившись, словно бы кость застряла в горле от одного его звучания, – мы скорее добудем бесславную смерть, чем троллий зуб. Не хочу вечно ходить по полям Фолькванга из-за его глупости. Если погибнуть суждено, так хоть по своей вине.