О чём молчат рубины - Фунтик Изюмов

от разговора не увиливай! — опять построжал фон Штюке, — Показывай руку!

— Было бы что смотреть… — смущённо пробормотал Гюнтер, но руку покорно показал. Рука была вся красная и опухшая.

— Та-а-ак… — мрачно протянул фон Штюке, — Пальцы слушаются?

— Пока нет, — поник головой и снова вскинул её Гюнтер, — Так, дело-то наживное! Мало ли меня всякими железками тыкали?!

— А ну-ка? — в руках доктора появилась длинная и острая игла, — Ну-ка? Чувствуешь?

— Н-н-нет…

— А так?

— Тоже нет…

Фон Штюке пристально посмотрел на своего друга Гюнтера. Тот нахмурился, начиная подозревать правду.

— Тебе придётся отрезать руку… — ровным голосом сообщил доктор.

— Не дам! — попятился здоровяк, резво пряча руку опять за спину, — Не дам!!!

— Это гангрена, — печально вздохнул фон Штюке, — Если не сделать операцию, ты умрёшь от заражения крови.

— Лучше умру! — возмутился Гюнтер, — Это же правая рука! Ты представляешь меня без руки?! Без правой руки?! Даже перекреститься, как следует, не получится!

И в этот момент я вспомнила! Я же орудие в руках ангельских! Мой долг — милосердие! И я чуть-чуть высунулась из-за плеча фон Штюке. Ну, чтобы не сразу прибили, если что.

— Если вы спросите моё мнение, — заявила я, хотя моего мнения никто и не думал спрашивать, — Если вы меня спросите, то я скажу так: конечно, вы можете распоряжаться своим телом как вам угодно, брат Гюнтер. Только очень скоро вы умрёте; лично я бесконечно верю доктору. А когда вы умрёте, я не уверена, что всемогущий Господь не расценит вашу смерть как самоубийство! Потому что вы сознательно уклоняетесь от жизненно важной для вас операции. Вы можете жить, но вы не хотите жить. Чем не самоубийство? Хотя, решать конечно вам, брат Гюнтер!

И я шмыгнула опять за спину доктора. На всякий случай.

Надо сказать, Гюнтер сильно растерялся! Мучительно хмурясь, он бросал взгляды то на доктора, то на свою руку, то поднимал взгляд к потолку…

— Иоганн! — хрипло спросил он, наконец, — Ты можешь мне поклясться именем Божьим, что другого выхода нет?!

— Гюнтер фон Рамсдорф! Ты знаешь: я врач, а не какой-нибудь хирург[3], — совершенно серьёзно, даже торжественно, заявил фон Штюке, — Я разбираюсь во всех этих делах. Я клянусь тебе именем Божьим. Я клянусь тебе спасением своей души. Я не знаю другого способа, чтобы ты выжил, кроме операции!

Гюнтер помедлил ещё мгновение.

— Режь! — сунул он ладонь доктору, — Только умоляю тебя: не отрежь лишнего!

— Тогда назад, в операционную! — заторопился доктор, — Сестра Катерина! Помойте операционный стол и вытрите насухо!

— Да-да, доктор!

Уже через полминуты рука великана лежала на чистом операционном столе, а фон Штюке придирчиво изучал её, время от времени тыкая в руку свою иголку. И внимательно рассматривал капельки крови и гноя, выступавшие из прокола. Наконец, решился. И кивнул своим помощникам. Те молча навалились на брата Гюнтера с двух сторон, пытаясь его обездвижить. Брат Гюнтер даже не глянул в их сторону. Он только передёрнул могучими плечами и оба помощника фон Штюке покатились по разным углам комнаты.

— Не надо мне этого! — хмуро, но гордо заявил Гюнтер, — Я не отдёрну руки. Режь!

Фон Штюке задумчиво пожевал губами, вприщур рассматривая своего друга.

— Хорошо! — решился он наконец, — Но хотя бы возьми в рот кусок ветки. И орать мешает и вообще, зубами скрипеть. А то ты, к концу операции, без зубов останешься.

Брат Гюнтер открыл рот, явно, чтобы отказаться, но подумал, и всё же зажал зубами небольшой, но достаточно толстый кусок ветки, поданный одним из помощников доктора.

— Йеж-ш-ш! — повторил он.

Доктор ловко и крепко перетянул ему руку кожаным ремнём возле локтя и взялся за особую пилу, с мелкими-мелкими зубчиками.

Я не поверила своим глазам: пила вонзилась в плоть, брызнула кровь, но Гюнтер и в самом деле не шевельнул рукой. Даже не застонал. Только на лбу обильно выступил пот. Я машинально, по привычке, промокнула ему лоб чистой тряпочкой, но Гюнтер сердито мотнул головой, не мешай, мол! И тяжело задышал.

А потом послышался отвратительный скрип, от одного звука которого меня всю передёрнуло: пилка вгрызлась в кость. Рука на операционном столе не шевельнулась. Не представляю, как это можно выдержать!!!

Доктор фон Штюке сосредоточенно возил своим страшным инструментом, Гюнтер стиснул зубы так, что казалось, вот-вот перекусит ветку, я решилась и ещё раз промокнула ему лоб, удостоившись ещё одного сердитого движения бровей. Оба помощника стояли рядом, готовые вмешаться при необходимости…

— Да, твою ж мать, Иоганн!!! — заревел вдруг Гюнтер, выплёвывая деревяшку, — Твою мать! Тяпнул бы разок топором и всех делов! Нет, же, пилит, пилит, пилит… как в преисподней!

— Поучи меня! — огрызнулся фон Штюке, не прекращая свою ужасную работу, — Грамотей! Вот так тебя топором «тяпнешь», а кость треснет вдоль? И что прикажешь? Уже по локоть резать? Дайте ему в рот ветку! Пусть помолчит!

Ещё несколько долгих, томительных мгновений, которые тянулись как часы, и наконец, отрезанная кисть Гюнтера упала в специально подставленную корзинку. Рядом с несколькими другими кистями, стопами и другими кусками человеческой плоти. Гюнтер поднял на доктора совершенно белые глаза.

— Надеюсь, это всё?!

— Не надейся! — коротко буркнул фон Штюке, — Сейчас тебя ещё шить будем. Представь себе: шёлковыми нитками, словно гобелен какой! Потом гордиться будешь…

И доктор опять склонился над столом.

Как ни могуч был Гюнтер, но эта операция далась ему нелегко, на пределе сил. Когда всё закончилось, он сидел весь белый, тяжело переводя дыхание. Я опять вспомнила, что моё второе имя с некоторых пор — Милосердие. И мне кажется, самое время подбодрить рыцаря, который потерял руку.

— Брат Гюнтер! — торжественно обратилась я к раненому, — Вы образец рыцаря-крестоносца! Вы крепки телом, но ещё более вы крепки духом! То, что я видела — это подвиг! Подвиг духа! Я об этом подвиге детям рассказывать буду!

— Каким ещё детям? — недоумённо уставился на меня рыцарь, — Ты же монашка?!

— А разве я сказала, что своим детям? — встречно удивилась я, — Я сказала, что буду рассказывать о вашей твёрдости и силе духа всем детям! Всем, которых я встречу! Как о примере для подражания. О своих детях я и не заикалась!

— Сестра Катерина! — строго прервал меня доктор, — Мне кажется, пришло время смочить губы страждущему! Вы, надеюсь, не забыли?

Я молча поднялась и гордо пошла в палату к умирающим. Вот так всегда: хочешь сделать как лучше, а тебе на самом интересном месте крылья обламывают!

Губы тому «ангелу» я, конечно, смочила. И даже протёрла мокрой тряпочкой лицо, шею, плечи, грудь, в общем всё, что торчало выше выреза рубашки. И тут заметила: у него