Загадка Кирова. Убийство, развязавшее сталинский террор - Осмунд Эгге

В октябре 1934 г. Николаев составил «политическое завещание», которое он адресовал Политбюро. В нем он пишет, что в течение последних трех месяцев он чувствовал себя «заживо погребен (!)», что он опутан «цепью клеветы», а также что он чувствует себя «морально убитым»[127]. Письмо в адрес Политбюро было одним из многих, которые он написал в то время. Несмотря на то, что его заявление с просьбой снять выговор, объявленный ему после восстановления в партии, было в начале июля отклонено, он продолжал подавать такие же апелляции — сначала в горком, а потом и в обком Ленинградской партийной организации.

Ответы на его обращения были одинаковы: «Никаких оснований для снятия выговора нет». В июле он отправил письмо Кирову, а в августе — Сталину; в октябре он снова написал Кирову и в Политбюро. Эти письма были в основном одинаковыми. В июльском письме он писал Кирову, что занимал ответственные должности в течение многих лет и активно боролся с объединенной оппозицией. Он представлял себя как верного сына партии, который в течение уже четырех месяцев не имеет работы. Он жаловался, что у него нет средств содержать себя, но это никого не беспокоит. В своем письме Сталину и в Политбюро он сетовал по поводу плохого отношения к нему со стороны «бездушных чиновников» и «бюрократов», говорил, что является честным и принципиальным человеком, который сильно страдает от необоснованной критики в свой адрес. Он также упоминал свое плохое финансовое положение и говорил, что ему необходимо получить работу[128]. В своем письме Кирову от 30 октября он повторяет просьбу о помощи и предупреждает: «Я на все буду готов, если никто не отзовет(ся), ибо у меня нет больше сил...»[129]. Записи в его дневнике также содержат мысли о мести «бездушным чиновникам» и его готовности убить одного из них: «Лидак, Чудов», однако «лучше всего, Киров»[130].

15 октября Николаев пытался лично пообщаться с Кировым недалеко от его дома. Однако был арестован, доставлен в Ленинградское управление НКВД; после короткого допроса его освободили. Это событие часто упоминают как свидетельство участия НКВД в подготовке убийства Кирова. Более подробно мы рассмотрим эту версию в гл. 10. Но если верить записям в дневнике Николаева, то он вовсе не собирался убивать Кирова в тот день, а просто хотел встретиться с ним[131]. Тем не менее во время допроса 8 декабря он заявил нечто другое. Когда он шел за Кировым и Чудовым, то ему якобы пришла мысль, что он может воспользоваться этой благоприятной ситуацией и реализовать свой преступный замысел. Николаев не стал стрелять, потому что в этом случае он должен был убить обоих, но это не входило в его планы[132]. Здесь мы должны определить, чему же нам верить — записям в его дневнике или все более и более фантастическим показаниям, которые он давал следователям по поводу своих намерений и действий перед совершением убийства.

В конце октября дело Николаева рассматривалось на Контрольной комиссии. Он лично присутствовал на ее заседании. Все его просьбы были отклонены: и требование снять с него выговор, вынесенный Смольненским райкомом партии, и ходатайство о восстановлении его в ранее занимаемой должности в Институте истории партии, и его просьба о путевке в санаторий[133].

После этого его планы убийства стали более конкретными. К 5 ноября Николаев, по всей видимости, окончательно решился на покушение. Однако, как писал в своем дневнике, он пришел слишком поздно и не смог выполнить свой план. Похоже, смелость покинула его. Но уже 9 ноября он написал в дневнике, что теперь готов: «Иду под расстрел, пустяки — только сказать легко». Пять дней спустя (i4 ноября) он делает новую попытку. Местом для покушения он выбрал железнодорожный вокзал, на который прибывают поезда из Москвы. Киров 13 ноября присутствовал в Москве на заседании Политбюро и возвращался в Ленинград на следующий день на экспрессе «Красная стрела». Но и на этот раз Николаев опоздал. Кроме того, Киров был окружен людьми — «как мал(енького) вел(и)»[134]. На одном из допросов после убийства Николаев заявил, что он прибыл на вокзал одновременно с Кировым и встречавшие его люди ходили от перрона к своим автомобилям, ожидая прибытия Кирова. Как он сказал: «Я не стрелял, так как пришел впопыхах, не имел времени набраться перед выстрелом решимости»[135].

После неосуществленной попытки убийства Кирова 14 ноября Николаев все еще надеялся, что справедливость восторжествует. 21 ноября он написал новое письмо Кирову с просьбой объективно разобраться в его деле. Он написал следующее: «Я уже восьмой месяц без работы, голодают дети»[136]. На следующий день он сделал в дневнике такую запись: «Пусть меня убьют, но пусть и знают, как терзают и бьют рабочий класс, его верных сыновей. Я не один страдаю, я готов бороться до последнего издыхания, но у меня нет больше надежд на спасение»[137].

Именно в это время Николаев и разработал план своего убийства. Этот план нашли у него после ареста. В нем две страницы, и стоит неопределенная дата — «Х1/1934 г.» В плане много разных сокращений[138]. Автор стремился к тому, чтобы продемонстрировать сильную волю и смелость. Он также рассуждает, как надо спрятать оружие, следует ли ему забинтовать левую руку или же, может быть, взять с собой пакет или портфель, чтобы правая рука оставалась свободной. Николаева очень занимал вопрос, в каком именно месте совершить убийство. Всего он рассматривал пять вариантов: у дома Кирова, в Смольном или же в одном из трех мест, расположенных между Смольным и домом, где жил Киров. Его также очень интересовало, каким именно образом ему следует совершить убийство, т. е. стрелять в Кирова спереди или сзади, и сколько сделать при этом выстрелов. Николаев также рассматривал возможность того, что он сначала задаст Кирову вопросы о своем деле, почему он не получает ответа на свои письма.