Это было на фронте - Николай Васильевич Второв

дежурный доложил, наконец, что немцы «обработали» ложные позиции.

— Ты, Громов, иди в батарею, а я к водителям схожу, — сказал капитан и, сняв белый халат, отдал его ординарцу.

Они уже были вблизи батарей, и было светло, поэтому оба спрыгнули в развилку траншей. Громов пошел налево, капитан — направо. Он хотел посмотреть, хорошо ли замаскированы автомашины, и приказать водителям быть наготове. Может, придется переезжать на запасные позиции. Сегодня немцы бухнули бомбы зря, а завтра… Черт их знает!

Капитан шел по траншее осторожно, чтоб не испачкать глиной шинель. На дне траншеи местами стояла вода, но грязь на брустверах схватилась ледяной коркой.

Навстречу Костромину из-за поворота траншеи вышла Беловодская. Почти столкнулись. Капитан встречал ее иногда в штабе, в подразделениях, мельком обменивался несколькими фразами. Но ни разу не поговорил и пяти минут. И вот теперь ее лицо совсем близко, смуглое, смущенное от неожиданной встречи. Шапка со звездочкой великовата. Нет, шинель и шапка в пору, это плечи узкие, непривычные для глаза.

— Здравствуйте! — капитан протянул ей руку.

Траншея была тесная, так что разойтись было трудно, не испачкавшись о глину.

— Вот мы и встретились, — улыбнулся Костромин и, хотя знал, что вблизи есть ниша, где можно разминуться, пошутил: — И кажется, нам не разойтись.

Неожиданно она оперлась руками без перчаток о низкие брустверы, намереваясь выскочить из траншеи, чтоб уступить дорогу начальнику. Морозная корка сломалась, и жидкая глина брызнула меж ее тонких пальцев в рукава шинели. Капитан поспешно удержал ее за плечи.

— Нет… да что вы! — Он уже жалел, что так пошутил и вместе с тем разозлился: «Что это она в самом деле!» Но злость его тут же угасла. Ему стало неловко, почти больно, когда он взглянул на ее растопыренные пальцы, мокрые, в глине. Он быстро достал из полевой сумки чистый носовой платок.

— Возьмите, пожалуйста.

Она вытерла руки, свернула перепачканный платок тугим комком и спрятала в карман своей шинели.

— Как вам живется на новом месте? Как работа? — спросил Костромин.

— Спасибо…

Она не успела сказать ничего больше: издалека послышалась протяжная команда: «Во-оздух!»

Капитан оглянулся. Там, в тылу, где разрешалось ходить, не пользуясь траншеями, забегали солдаты, через минуту все исчезли в укрытиях. И в тот же миг послышался звенящий, нарастающий гул моторов.

Два немецких самолета вынырнули из облаков. Прижимаясь к земле, прошли над расположением тылов, взмыли за облака. Гул послышался с другой стороны, и опять, почти на бреющем полете, с ревом и завыванием самолеты описали круг и улетели на запад.

— Разведчики, — озабоченно сказал капитан.

— Что ж теперь? — спросила Беловодская. — Они засекли наши позиции?

— Может быть.

— Значит, будете менять их?

— Ну, это не имеет смысла, — усмехнулся капитан. — Весь район, указанный нам штабом дивизии, мы уже освоили. Да и невозможное это дело — в длительной обороне совсем укрыться от разведки противника. Зато у нас есть маневренность: запасные позиции и наблюдательные пункты. И еще есть ложные позиции и кочующие орудия.

— А что это такое? — она спросила с живым интересом.

— Это позиции, оборудованные только для виду. Вместо орудий там положены бревна, с воздуха их не отличить от орудийных стволов. Когда надо, кочующее орудие передвигается с одной такой позиции на другую и делает выстрелы по вражеским огневым точкам. У немцев создается впечатление, что у нас больше батарей, чем на самом деле. Они не знают, где у нас ложные, а где настоящие. Вот как сегодня, например…

Костромин заглянул в ее большие внимательные глаза, спросил живо:

— Во время бомбежки вы где были?

— Во второй батарее. Проводила занятия по оказанию первой помощи.

— Команду «Воздух!» заранее подали?

— Да. Но по щелям солдаты только в третьей батарее прятались. Там «юнкерсы» близко прошли.

— К счастью, бомбили точно. Если б наугад, могли бы задеть крайнее орудие.

К траншее ветер гнал стайку каких-то листков. Капитан поймал один из них. Это была немецкая листовка. Напечатанная на серой бумаге, она сулила все блага тому, кто поверит ей и перейдет на сторону немцев.

Беловодская тоже поймала листок, пробежала его глазами.

— Мерзавцы, — сказала она. — Все еще простаков ищут. И слог-то мерзкий: «Вы будете гарантированы от смерти и наслаждаться всеми благами немецких солдат».

Она разорвала листок на мелкие клочки, бросила их на дно траншеи.

— Ничего, — сказал капитан. — Это все же не бомбы. Солдаты теперь не поднимают листовки даже из любопытства.

Они помолчали. Беловодская спросила, вернулся ли из штаба дивизии старший лейтенант Шестаков.

— Должен был вернуться. Семинар у них в политотделе в четыре часа кончился. А вы к нему?

— Да. Жаловаться хочу на кладовщика.

Капитан быстро взглянул на Беловодскую и, заметив в ее карих глазах злость, спросил как можно серьезнее:

— Срочное дело?

— Да, срочное. Наводчика Зуева из третьей батареи вы знаете?

— Наводчиков я знаю. Зуев стреляет грамотно.

Она глядела на дно траншеи, себе под ноги. Проговорила тихо, четко:

— Так вот. Зуеву я дам направление в медсанбат. И тогда он, видимо, совсем уйдет из дивизиона. Это в том случае, если кладовщик не будет выдавать ему белый хлеб вместо черного. Понимаете, у Зуева больной желудок. Но из дивизиона он уходить не хочет. Так не хочет, что в санчасть не обращался, пока не отощал совсем. Ведь черный-то хлеб он не ест.

— Вот ведь как… А что же кладовщик?

— Да ничего. Обещал — забыл. Вчера в дивизию за продуктами ездил, опять забыл.

— Вот как, — повторил капитан. — Хорошо. Это дело уладим. Непременно. — И спросил: — Может, теперь нам по пути? Если у вас нет других дел в батареях.

Беловодская молча повернулась и зашагала по траншее обратно. Костромин шел за ней следом. У автопарка он выскочил из траншеи, помог выбраться Беловодской. Как держал ее за обе руки, вытягивая наверх, так и простился.

Чуть позже Костромин осматривал автомашины в ровиках, давал указания водителям на случай ночной тревоги. Ни на минуту не забывал о налете бомбардировщиков и о самолетах-разведчиках. И в то же время он продолжал думать о встрече с Беловодской, как она хотела выскочить из траншеи, чтоб уступить дорогу начальнику. Еще бы. Ведь почти за две недели он так и не нашел десяти минут, чтоб поговорить с ней! И наводчик Зуев. Хороший наводчик. А вот не знал Костромин, что Зуев болен и все-таки не хочет отправляться в госпиталь. И Беловодская шла по этому делу не к нему, командиру дивизиона, а к его заместителю Алексею Ивановичу. Костромин поймал себя на том, что в мыслях он называет Шестакова по имени-отчеству,