Последняя треть темноты - Анастасия Петрова

И, весело гогоча, французские копы, нисколько не похожие на жандармов из Сен-Тропе, шаг за шагом стали поднимать свои бургеркинговские задницы наверх — туда, где играет музыка, журчит фонтан Сен-Мишель.

После необдуманного прыжка в Сену у Саши поднялась температура.

Она кричала, пылала, норовила голой выпрыгнуть из окна, засунуть голову в морозилку, хотела позвонить родителям и даже вызвать «скорую помощь».

— Вызовем, когда у тебя изо рта пена пойдет, — неумолимо повторяла Нина, хоть и не знала, что правильно, а что нет.

— Дай мне хотя бы капли!!! У меня пульс частит! Дышать не могу!

— Травяные на спирту? — Нина устала, но не сдавалась. — Надо потерпеть. Это все из-за дурной привычки. Ты не наркоманка, а лекарства твои не героин. Не помрешь. Скоро будет легче. У тебя просто приступ паники.

Саша разбила очередную посудину (кажется, тарелку) об пол, порезала руки об осколки.

— Я ненавижу эта жизнь! Ненавижу квартира! Я ненавижу книги! Я ненавижу музеи! Ненавижу культура! Я ненавижу новости по телевизору! Ненавижу политика! Ненавижу рожи жироненавижурожинеровно! Дрянь! Дрянь! Дрянь!

Запрыгнув на кровать, голая и толстенькая, как дикарка с острова Гокка — только соломенной юбки и разноцветных перьев не хватало — Саша сперва обрызгала рвотой грудь, затем, утихнув, принялась сбрасывать с полок книги, швырять их прямо на пол.

— Кто это читает? Кто это хочет? Вы хотите умереть? Хотите? Ты хочешь умереть? Тогда читай-читай-читай! Завали себя книгами, сдохни под книгами, долбанное человечество вытошнило из себя столько текста, что из него уже пора строить гробы! Я не хочу этот хлам! Выключи комп! Пусть никто не знает, где я! Я хочу домой! Домой! Домой!

Саша упала на кровать и зарыдала.

— Ты ведь и так дома, — Нина подняла с пола толстый том Китса.

— Я не дома. Я сойду с ума.

Нине казалось, что ее голова разрывается, она только и думала, как дожить до следующего дня, где оставить Сашу, чтобы та не перерезала себе вены, звонить ли Вале, звонить ли домой; а может, лучшее решение — отправить Сашу в госпиталь?

Ночь в парижской квартире проходит почти без сна. Саша рыскает по дому, ничего не находит, но не сбегает, будто чего-то ждет. Периодически ее охватывает нервная дрожь:

— Нина! Нина!

— Что? — спрашивает Нина сквозь сон.

— Поговори со мной.

— О чем?

— Я не знаю. Я боюсь! Боюсь, боюсь, боюсь.

— Чего?

— Не знаю! — Саша орет так, что лампочка на ночном столике начинает мигать.

Нина обнимает подругу — как в детстве. После слез заснуть немного легче. В полудреме Саше мнится какой-то шар, глобус в доме у незнакомой женщины, затем — очень явственно — тяжелые бедра этой женщины в шерстяном свитере и широкая мудрая спина. Склонившись, женщина рассматривает еду на столе — анчоусы, селедку, салат «Оливье», луковый суп, пахнущий козьим молоком и тухлым картофелем, длинные остроухие пельмени — вроде вареников — с кисточками на ушках, прямо как у рыси, шампиньоны с сыром, сметаной и яйцом. В одной из тарелок — измазанное сметаной лицо странного незнакомца, карандашного, не очень живого, будто сошедшего с эскиза Мунка. Мунк делал такие эскизы? Томатный суп — Саша смотрит в него, пытаясь увидеть себя, но она в нем совсем не отражается, а в это время звонит колокольчик, она вглядывается с большим усердием. «Неужели Новый год?» — думает Саша. Неужели Новый год? Как в детстве. Отвернувшись от стола и увидев в зеркале свои страшные растекающиеся черные губы, Саша закричала. В Париже наступило утро.

* * *

Сердце человека бьется со скоростью семьдесят два удара в минуту. Иногда быстрее — например, от бега или от любви. Иногда медленнее — например, после сна или под воздействием специальных препаратов. Саша принимала бисопролол несколько лет, ей даже спортом заниматься не рекомендовали, потому что пульс достигал двухсот, а то и двухсот двадцати ударов в минуту. Но болезни сердца не было, не было нарушения работы эндокринной системы, не было причин для беспокойства. Пульс просто учащался. Иногда Саша думала, что голова кружится от сердца.

Такси, самолет и еще раз такси.

Вечером следующего дня Саша уже сидела в пыльной комнате с выцветшими зелеными обоями и старым паркетом.

Дорога от аэропорта до дома — по Московскому проспекту, по Фонтанке, вдоль Крюкова канала — показалась Саше ужасной и прекрасной одновременно. Она внезапно вспомнила веселые советские фильмы, которые ей насильно показывала мама, и тогда у нее возникало странное чувство, что этот закрытый мир окружен стенами — черными снаружи, но белыми, почти сияющими изнутри. Каким все казалось простым в этом мире, где женщинам всегда дарили гвоздики, а квартиры почти не отличались одна от другой. «Ничего лишнего, — крутилось в голове у Саши, — ничего лишнего». Как в больнице. Но ведь в больницах лечат людей, не так ли?

Наконец удалось подключиться к скайпу. Лицо Гантера появилось не сразу.

— Привет. Ну и что у тебя новенького?

— Пока ничего.

— Ты хоть на улице была?

— Уже поздно. Я видела в окно. И сейчас вижу — какой-то большой облезлый оранжевый дом с башенками, очень некрасивый гараж малинового цвета, много машин и…

— Это неинтересно. Завтра утром отправляйся на прогулку. Пройди весь город пешком.

— Слушаюсь и повинуюсь, — Саша скривилась. — Почему-то я думаю, мне здесь понравится.

— Вообще-то, это твоя Родина, так что у тебя определенно должно быть к ней чувство. Это возвращение к истокам.

— Я не об этом.

— О чем же?

— О простоте. Об ограниченности. Об СССР. Я бы хотела жить в Советском Союзе, — Саша на секунду замерла, Гантер тоже. — Там было хорошо! Там не было этой чудовищной информации, которая давила. Никто ничего не знал! И не было безумия выбора, который ты все равно не сумеешь сделать, потому что этот выбор — сплошная фикция.

Саша замолчала. Гантер внимательно на нее смотрел.

— Ты хочешь жить не в СССР, а в маленькой голландской деревушке! Почувствуй разницу! В СССР людей ни за что отправляли в концлагеря, чекисты расстреливали детей и женщин…

— Ты категоричен и все валишь в одну кучу. Я неправильно выразилась… Ладно, сменим тему. Как твои дела?

Гантер вздохнул, с досадой покосившись на что-то сбоку от него.

— Папа провел ночь в церкви. Настоятель напился и гонял крысу по всему храму. Надоела она ему до чертиков. Или допился он до чертиков. Не знаю. Только папа почему-то не хотел оставить его одного. Может, боялся, что настоятеля во сне крыса сожрет. В результате прокуковал там до рассвета и тоже, наверное, пил не святую воду. Только сейчас в себя пришел. А то лежал как мешок.

— А с крысой что?