Социальный вид - Мэттью Либерман

Представьте, что вашего 13-летнего сына по имени Деннис побили в школе. Хулиган повалил его на землю и несколько раз ударил. Что вы будете делать? Пойдете к директору? Позвоните в полицию? Напишете в газету разгромную статью о беззащитности детей в школе? Каждый родитель поступит по-своему. Теперь предположим, что хулиган просто дразнит Денниса. Он ни разу и пальцем до него не дотронулся, но постоянно изводит и оскорбляет, говорит, что ваш сын уродливый, тупой и никому не нравится (причем все это неправда).

Если Деннис расскажет вам про эти издевательства, что вы сделаете? Заинтересует ли это полицию и прессу? Едва ли. Скорее всего, вы посоветуете Деннису просто не обращать внимания. Дескать, «ты через четыре года уедешь учиться в институт, а этот парень наверняка так и будет всю жизнь работать в бургерной». Естественно, вы будете переживать, но все же отнесетесь к оскорблениям иначе, нежели к физическому насилию. Вряд ли кто-нибудь в этом случае пойдет к директору, в полицию или в газету, потому что против вербального насилия они ничего не смогут сделать.

Нам с ранних лет твердили: «Слово не камень, пролетит мимо ушей». Но это неправда. Оскорбления болезненны не потому, что нас отвергает один человек, а потому, что мы подспудно верим, что он выражает мнение большинства: если кто-то выбрал нас мишенью для издевательств, значит, остальным мы тоже не симпатичны. А иначе почему они не вмешиваются103? Отсутствие поддержки воспринимается как подтверждение всеобщего неприятия.

Я привожу в пример травлю как самое яркое проявление социальной изоляции на общественном уровне. По данным исследований многих стран мира, в том числе США, Англии, Германии, Финляндии, Японии, Южной Кореи и Чили, около 10% школьников в возрасте 12–16 лет регулярно подвергаются травле104. Хотя встречаются и проявления физической агрессии, но в 85% случаев обходится без этого. Иногда это просто уничижительные комментарии и выдуманные сплетни105. Но жертвы травли мучаются и после уроков, когда агрессор давно ушел домой. Вероятность депрессии у этих детей выше в семь раз. Они в большей степени склонны думать о суициде и вчетверо чаще пытаются покончить с собой106. И, к сожалению, преуспевают в этом тоже чаще других.

В 1989 году в Финляндии провели исследование уровня виктимизации (превращения в жертву) 8-летних детей с участием более чем 5000 школьников107. У тех, кто в этом возрасте подвергался травле, в восемь раз повышалась вероятность самоубийства до достижения ими 25 лет. Суицидальные мысли не редкость среди жертв травли и испытывающих хроническую физическую боль108, что еще раз подтверждает связь между двумя типами боли.

В течение жизни нам предначертано многократно испытать социальную изоляцию и утрату. Многие проходят сквозь череду расставаний, причем чаще не по своей инициативе. Пережитые в связи с этим невыносимые страдания могут значительно изменить взгляд на жизнь и на самих себя. Заключив «фаустовскую сделку» с эволюцией, мы получили возможность медленно развиваться в утробе, адаптироваться к конкретной культуре и среде, выращивать самый большой мозг на планете. И за это расплачиваемся вероятностью боли — самой что ни на есть настоящей — при любой новой встрече с людьми: ведь они могут в любой момент нас покинуть или лишить своей любви. Эволюция сочла страдания приемлемой платой за все плюсы человеческой жизни.

У справедливости вкус шоколада

Представьте, что вы работаете в адвокатской конторе «Хорн, Каплан и Голдберг» и претендуете на повышение статуса до партнера. Всего имеется два кандидата — вы и Стив, юрист из соседнего кабинета. У вас все преимущества: шесть кварталов подряд вы обходите его по качеству выполнения обязанностей, у вас лучше показатели в суде и за последние три года вы наработали на 30% часов больше. Но фамилия Стива Голдберг, он племянник одного из нынешних партнеров. При этом он еще и хороший адво­кат и также заслуживает повышения, хотя вы и лучше и, по идее, больше заслужили новую должность.

Если вы не получите повышения, то останетесь на той же зарплате, и вдобавок это будет крайне неприятно — ведь, поступив таким образом, начальство вас отвергнет. Более того, об этом узнают все в компании — какой позор! В такой ситуации удар будет нанесен и по базовым, и по социальным потребностям.

Но удача вам улыбнулась, и ключи от кабинета с личной уборной вручили вам, а не Стиву Голдбергу. К высокой должности прилагается еще и соответствующая зарплата, и теперь вы с дражайшей половиной, как давно мечтали, сможете купить дом в соседнем городке, где школа лучше, чем в вашем.

Независимо от профессии и карьерных амбиций, нечто подобное каждый наверняка переживал или представлял себе. В приятных хлопотах, связанных с повышением благо­состояния и статуса, ощущение торжества справедли­вости, посетившее вас после оглашения решения, вероятнее всего, забудется. Партнеры могли бы предпочесть кровное родство вашему трудолюбию и рвению. Даже трехлетка расстроится, если его незаслуженно обделят печеньем. Несправедливость обескураживает и вызывает целую гамму негативных чувств. Но разве справедливое обращение только само по себе приятно? Справедливость как воздух — ее отсутствие заметнее, чем присутствие.

Справедливость нередко путают с благоприятным исходом дела, поэтому трудно определить, к чему, собственно, относятся положительные чувства. Скажем, вы прогули­ваетесь с другом, он поднимает 10-долларовую купюру, которую вы заметили одновременно, и предлагает поделить ее. Чем больше составит ваша доля, тем справедливее. Пусть он дал вам пятерку. Каковы доли радости в совокупных приятных ощущениях от получения пяти долларов (а не трех и не нуля) и от наличия настоящего друга?

Есть несколько методов отделения удовольствия получения чего-либо от удовольствия справедливого обращения. Так, в одном исследовании раздельно измеряли воспринимаемую справедливость событий и удовлетворение материальной выгодой, а затем в статистическом анализе смотрели связанные с обоими факторами чувства людей.

Участники исследования в команде и индивидуально решали анаграммы (слова с переставленными буквами, например «ицыанлойсь» — «социальный»)109. Награда следовала команде за общий результат, а доли участники распределяли самостоятельно. Здесь-то и начались проблемы: у кого-то результаты были неизбежно лучше, то есть их вклад в победу был объективно больше. Игроки одних команд сочли справедливым поделить всю сумму поровну, а других — в соответствии с набранными каждым баллами. Положительные эмоции возникли у тех, кто счел дележ справедливым, причем они не зависели от полученной суммы.

Такая же закономерность проявилась и в полевом исследовании. Психолог Том Тайлер обнаружил, что защитники в суде говорят, что довольны исходом дела, даже если решение судьи вынесено не в их пользу, но, по их мнению, справедливо110. Но как убедиться, не лукавят ли они? Вдруг они не вполне осознают свои чувства или дали тот ответ, которого от них ожидал исследователь?

Мы с Гольназ Табибния предположили, что подтвердить или опровергнуть внутреннее удовлетворение справедливостью способна нейровизуализация111. Добровольцев поместили в сканеры МРТ и предложили сыграть в экономическую игру с двумя вариантами исхода: справедливым и несправедливым. Это была версия игры «Ультиматум», в которой два игрока решают, как поделить некую сумму — скажем, 10 долларов. Один игрок предлагает, а другой решает, принять ли предложение. В случае согласия каждый получает оговоренную сумму, в случае отказа оба не получают ничего. Первый игрок может предложить, что ему доста­нется 9 долларов, а второму 1. Второму это, естественно, было бы обидно. Обычно отвергались самые несправедливые предложения, когда лучше не получить ничего, чем проглотить оскорбление. Похоже, это камень в огород рациональности и поиска личной выгоды, но таковы уж факты.